— Она не готовит, — сухо ответил я. — Для стряпни я нанял бабушку Коттон.
Ролф бросил на меня пристальный взгляд.
— О боги, на тебе новый камзол! Стало быть, она мастерица шить?
— Возможно, — отвечал я. — Я ее за этим занятием ни разу не видел и не могу судить. А камзол мне сшил портной из Флауэрдью.
Тут мы достигли ровной лужайки перед домом.
— Розы! — воскликнул он. — Я вижу длинный ряд свежепосаженных роз! Ого, да здесь еще и беседка, увитая плющом! И скамейка под орехом-пеканом! С каких это пор ты, Рэйф, занялся садоводством?
— Это все Дикон. Старается доставить удовольствие моей госпоже.
— Которая не шьет, не готовит и не трудится в саду? Что же она делает?
— Срывает эти розы, — ответил я. — Входи, Джон.
Когда мы вошли, он изумленно огляделся, вскричал:
— Приют Акразии! [29]Право, Рэйф, ты новый Гюйон! — и рассмеялся.
День клонился к вечеру, в раскрытую дверь лились косые лучи солнца, рисуя золотые полоски на полу и стенах. И то и другое изменилось неузнаваемо: темное сучковатое дерево исчезло под ковром из папоротника и душистых листьев дикого винограда с глянцевитой зеленью, усыпанной лиловыми ягодами. И всюду стояли цветы: лиловые, красные, желтые. При нашем появлении женщина, сидевшая дотоле у камина, встала.
— Силы небесные! — вскричал Ролф. — Неужто тебя угораздило взять в жены арапку?
— Это Анджела, она из здешних негров, — сказал я. — Я купил ее на днях у Уильяма Пирса. Мистрис Перси пожелала иметь служанку.
Негритянка (в то время таких женщин в Виргинии было всего пять) глядела на нас, вращая большими глазами. Она немного понимала по-испански, и я, обратившись к ней на этом языке, велел найти хозяйку и сообщить ей, что мы, мой гость и я, ждем ее. Когда служанка ушла, я поставил на стол кожаную посудину с элем, и мы с Ролфом сели, чтобы его распить. Если бы в то время я был расположен смеяться, обескураженное выражение на его лице могло бы доставить мне отличный повод. На столе стоял кувшин с цветами, рядом лежало несколько мелких вещиц. Он взял одну из них.
— Белая перчатка, — проговорил он, — надушенная, отороченная серебряной бахромой и такая маленькая, что, кажется, пришлась бы впору Титании [30].
Я взял вторую перчатку и положил себе на ладонь:
— Похожа на женскую руку. Слишком белая, слишком мягкая и слишком маленькая.
Он легонько коснулся всех пяти пальцев перчатки, которую держал:
— Женская рука — сила в слабости, тайная власть, звезда, сияющая в тумане, указывающая путь, манящая, влекущая к высокой цели.
Я засмеялся и отшвырнул перчатку прочь.
— Звезда — блуждающий огонек, а цель — трясина.
В это мгновение сидящий напротив меня Ролф вдруг изменился в лице, да так сильно, что я, еще не обернувшись, понял: в комнату вошла она.
Узел с ее вещами, который я привез из Джеймстауна, не был ни маленьким, ни легким. Не знаю, почему, убегая из дому, она сочла необходимым обременить себя всеми этими побрякушками, не знаю, приходило ли ей в голову, что, щеголяя в шелках, кружевах и драгоценностях, она может возбудить подозрения. Как бы то ни было, в дикие леса и табачные поля Виргинии она привезла уборы, достойные фрейлины королевы. О темном пуританском платье, в котором я впервые ее увидал, уже не было и помину; нынче она одевалась ярко, вполне сравнявшись с лесными попугаями или, скорее, с полевыми лилиями, ибо, подобно сим последним, воистину не трудилась и не пряла [31].
Мы с Ролфом встали.
— Мистрис Перси, — сказал я, — позвольте мне представить вам достойнейшего джентльмена и моего лучшего друга мастера Джона Ролфа.
Она присела в реверансе, он низко поклонился. Джон был человек быстрого ума и бывал при дворе, однако сейчас он на время лишился дара речи. Потом, опомнившись, сказал:
— Лицо мистрис Перси забыть невозможно. Я, без сомнения, видел его раньше, только не припомню где.
При этих словах краска бросилась ей в лицо, однако ответ ее прозвучал равнодушно и спокойно:
— Вероятно, в Лондоне, в толпе любопытных, глядевших на одну из тех пышных процессий, что устраивались в честь вашей супруги-принцессы, сэр. Я дважды имела счастье видеть, как леди Ребекка [32]проезжает по улицам.
— Я видел вас, сударыня, не только на улицах, — учтиво возразил Ролф. — Теперь я вспомнил: мы встречались на обеде у лорда епископа. Общество собралось самое изысканное. Вы перебрасывались шутками с лордом Ричем, и в ваших волосах сиял жемчуг…
Жена моя не отвела глаз.
— Иной раз память играет с нами странные шутки, — произнесла она, слегка возвысив свой звонкий голос. — С тех пор как мастер Ролф и его индейская принцесса приезжали в Лондон, минуло уже три года, и память ему изменяет.
Она села в большое кресло, стоявшее в середине залитой солнцем залы, и негритянка принесла ей подушку для ног. Только после этого и после того, как она отдала рабыне свой страусовый веер и та, встав сзади, начала ее медленно обмахивать, она наконец обратила к нам свое прекрасное лицо и пригласила нас сесть.
Часом позже, когда на небе уже заблистал лунный серп, у самого окна вдруг громко крикнул козодой. Ролф вскочил:
— Ах, проклятие! Я совсем забыл, что обещал провести эту ночь в Чеплейнз Чойсе.
Я также поднялся.
— Но ты же не ужинал! — воскликнул я. — Я тоже обо всем позабыл.
Он покачал головой:
— Я не могу ждать. Да и зачем мне ужин? За этот час я вкусил вдосталь и опьянел от того, что лучше вина.
Глаза его блестели, словно он и впрямь осушил не один кубок, и я чувствовал, что мои горят не менее ярко. Мы в самом деле захмелели — от ее красоты, смеха, остроумия. Джон поцеловал ей руку и простился, я проводил его до причала, и только тут он наконец прервал молчание.
— Не знаю, почему она явилась в Виргинию…
— И не хочу об этом спрашивать, — добавил я.
— И не хочу об этом спрашивать, — повторил он, глядя мне прямо в глаза. — Ни имени ее, ни звания я не знаю, но клянусь тебе, Рэйф, я видел ее на том званом обеде у епископа! А девушек для отправки в Виргинию Эдвин Сэндз набирал отнюдь не в таких местах.
Я остановил эту речь, положив руку ему на плечо.
— Она — одна из девушек Сэндиса, — сказал я с расстановкой, — горничная, которой надоело быть в услужении, и она отправилась в Виргинию в поисках лучшей доли. Полторы недели назад она вместе со своими товарками сошла на берег в Джеймстауне, с ними же явилась в церковь, а оттуда — на общественный луг, где она и капитан Рэйф Перси, дворянин и искатель приключений, настолько приглянулись друг другу, что немедленно иступили в брак. В тот же день он отвез ее к себе домой, где она ныне и проживает, и все, считающие себя ее друзьями, должны оказывать ей почтение как его законной супруге. Пусть никто не вздумает говорить о ней неуважительно; не следует также распространяться
о ее красоте, изяществе и манерах (каковые, я этого не отрицаю, несколько не соответствуют ее скромному званию), дабы не давать повода для праздных толков.
— Рэйф, разве мы с тобой не друзья? — спросил он с улыбкой.
— Временами я думал, что это так, — отвечал я.
— Честь моего друга — моя честь, — продолжал он. — О чем молчит он, о том буду молчать и я. Ну что, доволен?
— Доволен, — сказал я и пожал протянутую мне руку.
Мы подошли к краю причала, и он спустился по лесенке в свою шлюпку, лениво качавшуюся на приливной волне. Гребцы отвязали причальные тросы от свай, и между нами начала медленно расширяться черная полоса воды. У меня за спиной, в доме, вдруг ярко вспыхнул свет: мистрис Перси, как обычно, транжирила добрые сосновые факелы. Перед моим мысленным взором предстала картина: комната, освещенная множеством огней, и в этом розовом сиянии, в большом резном кресле, держась очень прямо, сидит красавица, которую свет называет моей женой, а сзади прислужница-негритянка и белом тюрбане обмахивает ее веером. Должно быть, Ролфу представилось то же самое — он поглядел на светящееся в ночи окно, потом перевел взгляд на меня, и до меня донесся его вздох.
31
Переиначенная цитата из Евангелия от Матфея, 6: 28–29. «И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут. Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них».