– Как тебе извиняться-то понравилось, – прыснул Валька.
– Не сердишься? А мне и правда, после извинения сразу легче стало. Матюха просто засиял.
Валька сел за дневник. Описал вчерашнюю поездку в Новогорск, Анину историю, а потом свои размышления о пьяных: «Не могу я понять, что их заставляет пить? Морщатся, давятся, а ещё говорят: за здоровье! Неужели я такой же буду?»
Предки – это очень важно
Дни летели. Записи в дневнике не отличались разнообразием: купался, ловил рыбу, звонила мама из Владимира, из Новгорода, из Архангельска… еще пришлось подраться с Сережкой Кузнецовым. Но он первый начал.
Как-то Валька проснулся позже обычного. Шумел дождь.
– Скучновато тебе будет, – посочувствовала бабушка.
– Ничего, родословной займусь. Где у тебя семейные фотографии?
– В спальне моей, на этажерке.
Первым делом Валька раскрыл старинный альбом с металлическими уголками и таким же металлическим овалом в центре обложки. Дамы в шляпках, их мужья в сюртуках и с набриолиненными усами. Фотографии на паспарту с тиснением «Фото-ателье А.Б.Напельбаумъ. Г. Утятинъ». Валька заскучал. Если кто-то на кого-то и похож, то нужен слишком острый глаз, чтобы это уловить. Стал смотреть другие альбомы. И сразу наткнулся на фотографию, где они на крыльце бабушкиного дома. На ступеньках сидят бабушка и Елена Игнатьевна, а на коленях у них Валька и Зоя. Валька совсем маленький, даже меньше Никитки, какой он сейчас. А Зое, наверное, лет одиннадцать. Правду он сказал, она красивая была. Раньше он об этом не задумывался, только слышал от взрослых: такая красавица, как жаль! Умственно недоразвитая, но красивая. И добрая очень. Валька вспомнил, как он выпрашивал у бабушки конфеты, а она ему не давала. И Зоя таскала их из вазочки для него. А теперь ее нет. А сынок ее, Игнаша, совсем на нее не похож. Она черноглазая была, а сынок светленький.
Вошла бабушка, Валька поспешно захлопнул альбом:
– Пойду в музей, картины Алексюты посмотрю.
– Зонтик возьми.
– Я лучше накидку.
Валька набрал Аню и спросил, есть ли у нее приличный фотоаппарат для съемки картины. Она недовольно проворчала, что его понятия о приличиях ей неизвестны, но фотик прихватит. Потом он позвонил Энн и просто пригласил ее в музей. Она завизжала от радости и сказала, что с утра всех достала нытьем, что дома сидеть придется. Когда Валька подошел к музею, Аня уже сидела на широких перилах большой открытой веранды.
– Я думал, первым буду, – встряхивая прозрачную накидку и складывая ее в пакет, сказал он. – Как ты так быстро добралась?
– Отец подвез.
Минут через пять на аллее появились две фигурки под прозрачными накидками. Одна из них Энн, в другой ребята с удивлением узнали Сережку Кузнецова.
– А что, – смущенно сказал он. – Сколько лет в Утятине живу, а в музее не был.
– Вот и побываем, – снимая накидку, весело сказала Энн.
Промолчавшая Аня, похоже, тоже не очень была знакома с утятинской историей. И Валька, который фактически вырос в этом музее, повел их по залам. В зале утятинского быта Аня оживилась:
– Ого, какая картина! Неужели сто лет назад такую фантастику рисовали?
Над старым роялем, освещенная двумя стилизованными под старину электрическими светильниками, висела картина, на старинной позолоченной багетной раме которой был приклеен ярлык цвета пергамента с надписью: «Из фондов Уремовского краеведческого музея. 1919. П.Л.Алексюта «Утятинский демон». В вечерних сумерках – вид на Утятинское кладбище. Только над кладбищем на крутом холме высится храм, которого давно уже нет. От купола по стене змеится трещина, сквозь которую наружу пробивается багровый свет. А ниже храма на кладбищенском холме клубится какое-то черное облако, из которого выступают горящие глаза.
– Точно, демон! – прохрипел Сережка. – Жуть!
– Это кто? – безмятежно поинтересовалась Энн.
– Демон! Он на кладбище живет!
– Про демона мы тебе потом расскажем, – перебила его Аня. – Эту картину фотографировать?
– Валяй! Но вообще-то я за другими пришел. Скажите, пожалуйста, – придержал за руку проходящую мимо молодую сотрудницу музея. – А где остальные картины Алексюты?