– И что?
– Да мы не против, только кладоискательством не заболейте.
Когда они вышли на улицу, Энн обиженно сказала:
– Хитренький какой, один хотел с дядей Геной говорить…
Вальке стало стыдно:
– Я бы тебе потом все рассказал!
– Да, что запомнил. Я из первых уст хочу узнать!
Дядя Гена сказал, что вспоминать о том времени ему неприятно. Тогда погибло столько хороших людей, помогавших ему: Николай Васильевич, Кирилл, Маргарита. А о том, что было в провале, ему рассказать нечего: сначала потерял сознание от боли при переломе бедра, а когда очнулся, поднялась температура от простуды. Двигаться он не мог, лежал и бредил. Чудились ему всякие древние люди и инопланетяне. И старинные драгоценности. Об этом, что ли, рассказывать?
– Драгоценности? – у Вальки загорелись глаза.
– Когда меня Тихоныч с Владиславом Сергеевичем из ямы вытаскивали, ничего при мне не оказалось. Я вижу, вы настроились клад разбойника Кайло найти. Так его чуть не двести лет назад Коневич нашел.
– Дядя Гена, может, там какое-нибудь колечко завалялось, – жалобно спросила Энн. – Вам ведь почудилось колечко? Очень хочется найти!
– Блазнилось мне не колечко, а браслет, – засмеялся дядя Гена. – Даже не браслет, а что-то вроде наручня, ну, как обшлаг широкий из золотых шариков с вкраплениями камней. В бреду я радовался, что не с пустыми руками к Кате вернусь, ей эта вещь безумно должна была понравиться. И еще…
Дядя Гена прикусил губу.
– Ну? – сурово, совсем как Анька Шеметова, спросил Валька. – Взялся, так ходи!
– Не нукай, не запряг, – осадил его сосед. – Никогда не думал, что ты, Валентин, такой корыстный.
– Дядя Гена, он не корыстный, он любознательный, – заступилась за Вальку Энн. – Вы не хуже меня знаете, что Валька, если что найдет, непременно государству сдаст. А я с таким браслетом, наверное, не рассталась бы.
– Да, Энн, тебя переходный возраст не пощадил, – вздохнул Валька. – Была ты положительной девочкой, а превратилась в девицу с преступными наклонностями.
– Не преступные, а нормальные, обывательские, – засмеялся дядя Гена. – Мне бы в голову не пришло с государством поделиться, хотя о законе я знаю. Все равно чиновники украдут, так уж лучше мне на пользу пойдет. А что я говорить начал, то вас не касается. Я тогда, в бреду, думал, что по делу надо бы этой штукой с помощниками расплатиться, а Катька моя, может, и согласится, но расстроится очень. Так что, когда в себя пришел, я и огорчился, что браслет бредом оказался, и обрадовался, что ничего решать не надо.
Поев рыбы, Энн заявила, что прежде чем отправиться на кладбище, она желает поближе познакомиться с историей Утятина. Хотя Вальке не терпелось обследовать места вокруг засыпанных провалов, он предложил ей дойти до музея.
– Древнюю историю пропустим, начнем с Краснохолмского Озерского Архангельского монастыря…
Прежде на месте нынешнего кладбища стоял Краснохолмский Озерский Архангельский монастырь. По преданию, жизнь на месте будущего монастыря начал монах из Киева приблизительно в конце XVI – начале XVII века. Ему во сне явилась Царица Небесная и повелела отправиться к Утиному озеру и указала место для будущего монастыря – на Красном Холме. Первой обителью монаха стала вырытая им в холме пещера. Вскоре о монахе стало известно хозяину этой земли – казаку Федосу Кайло, который решил превратить Красный холм в Божий холм – основать здесь святую обитель. Весть об этом вскоре облетела города и веси, и к первому поселенцу стали присоединяться желающие посвятить свою жизнь Богу. Со временем там был построен храм из ивняка, посвященный Михаилу Архангелу, но простоял он недолго. В 1680-1689 годах был построен деревянный Архангельский храм. Он стоял на самой вершине холма и, освещенный солнцем, отражался в Утином озере. Кельи располагались на уступах Красного холма. А вокруг храма хоронили усопших монахов. Мирское же кладбище для жителей ремесленных слобод, образовавшихся на другой стороне озера, было далеко от монастыря, на пологом берегу. Первая легенда об Утятинском Демоне гласит, что в царствование Петра Великого в монастырь прибыли некие богатые гости. Якобы были это внуки и наследники владельца этих земель Федоса Кайло, Петр и Григорий Кайло и их двоюродный брат Федос Огарыш. Григорий умирал от ран, полученных «не в ратном поле» (разбойничали, видно, братаны). И завещал похоронить себя у храма, и заказал себе в монастыре «вечный помин». Игумен не посмел отказать лихим гостям, и могилу для разбойника вырыли у стен храма. В тот же час сделался «шум велик», началась гроза, ливень. Ненастье продолжалось три дня и три ночи, да такое, что ни монахи, ни миряне не смели носа высунуть на волю. На четвертый день оказалось, что вода подступила к кельям, а противоположный высокий берег, по которому из посада вилась дорога к мосту через протоку, обрушился. Каким-то образом смыло могильный холмик над разбойником и исчез крест. Петр повелел вновь установить крест, что и было исполнено. Непогода возобновилась, но на этот раз могила оказалась разрытой, а гроб исчез. Переправившиеся на лодке к монастырю горожане донесли, что гроб таинственным образом оказался на их кладбище. Петр не внял гласу неба и повелел доставить гроб к монастырю и похоронить покойника на прежнем месте. Как и положено в сказках, третий раз оказался последним. В ту же ночь молния ударила в храм, и он сгорел дотла. Налетевшая буря разнесла головешки, сгорели и кресты на могилах, и кельи, и все хозяйственные постройки. Разорение довершил ливень: холм смыло чуть ли не наполовину. Мало того, пострадало и городское кладбище. Большая часть его сползла в озеро и стала островом.