За обедом Валька рассказывал о школе, о дневнике, о Люсипе и её четвертом муже…
– Господи, почему ты его как царя порядковым номером именуешь? – смеялась бабушка.
– Потому что у нее первый и второй муж тоже Андреи были.
После обеда Валька сказал:
– Пойду, разгоню родственников…
Вышел за ворота. Взрослые все так же упоённо шептались, Никитка сопел, пытаясь отломать штакетину.
– Пойдем, братан, поедим, – громко сказал Валька.
– Кашку-малашку, – заулыбался малыш и ухватил его за руку.
Наблюдая, как Валька умывает, а потом кормит брата, бабушка удивлялась:
– Ты прямо как взрослый. Откуда такие навыки няньки?
– У Люсипы сыну полтора года. Они, когда ходят куда-то, меня за няньку оставляют. С Никитой легче, он сам есть умеет, только супом обливается. А Егорка только руками ест. А если ему вилку дать!
Никитка сосредоточенно гонял куски блина вилкой по тарелке. Потом жалобно сказал:
– Вайка, надень!
Валька наколол на вилку оставшиеся куски, сунул ее Никите и сказал:
– Пойдем к папе, а то заснешь сейчас!
Малыш стал засыпать прямо на ходу. Не дойдя до калитки, Валька взял его на руки, и Никита сразу уткнулся ему в плечо и засопел.
– Дядя Юра, Никита пообедал и уснул.
– Ой, Валька, я с тобой даже не поговорил, – переложив сына себе на плечо и закидывая ремень сумки на другое, сказал дядя. – Пошел я, до завтра!
– Мам, чего это вы? – спросил Валька, когда дядя Юра скрылся за поворотом.
– Ох, Валька, подрастешь…
– … поймешь! – с обидой закончил Валька.
– Я хотела сказать, может, и тогда не поймешь. Я-то не очень понимаю…
«Мы приехали в Утятин. Здесь здорово. Но искупаться не удалось, после обеда пошел дождь. Все немного странные, и бабушка, и дядя Юра. Мама говорит, подрастешь – поймешь. Я хочу, чтоб все друг друга понимали».
Хорошо, когда есть друзья
Утром мама уехала. Никиту сегодня к бабушке не привели, и она сказала:
– Я понимаю, ты рыбалкой бредишь. Пошли, приму у тебя зачет по плаванию.
– Это пожалуйста, но ведь если я буду рыбачить, то не полезу в воду рыбу распугивать!
– Пойдешь, допустим, далеко, по дороге искупаешься. Или на обратном пути…
– Это верно, – вынужден был согласиться Валька, и они спустились к реке.
– Зачет на твердую троечку, – сказала бабушка. – Мог бы в своем возрасте и получше плавать. У вас же в Москве бассейнов полно!
– Ага, особенно в нашем районе. И вода там противная, я от нее чешусь…
– А ты мыться не пробовал?
– Ну, баб!
Вытащив из сарая своё позапрошлогоднее удилище, Валька взял снасти и двинулся по берегу реки в сторону озера, иногда закидывая удочку. Дедушка Вася был прав, рыбачить было негде: весь берег Чирка был расчищен, напротив каждой новорусской усадьбы построены причалы, стояли катера и прогулочные лодки.
Бабушка говорила, что раньше берег Чирка был заросшим травой и ивами. Можно было сделать несколько шагов с тротуара и посидеть на травке. Сейчас вся береговая сторона улицы представляла собой сплошную кирпичную стену, за которой прятались угрюмые особняки. И ни деревца, ни играющих детей, ни выглядывающих на улицу через забор старушек. Даже противоположная сторона улицы со старыми домиками и старыми хозяевами приняла какой-то угрюмый вид.
Наконец Хамские выселки закончились, речной берег перешел в озерный. Здесь ивы затеняли склон, на илистом прибрежье густо росли камыши. Валька выбрал иву, похожую на ту, что росла напротив бабушкиного дома; ее ствол склонился над водой так, что, сев на него, можно было опустить ноги в воду. Он забросил удочку и почти сразу выдернул малюсенькую уклейку. Наконец-то! Снова забросил и уставился на поплавок. Больше не клевало. Валька вздохнул. В позапрошлом году у него тут был приятель, сын тёти Аллы Денис. Как бы хорошо сейчас было ходить на рыбалку вдвоем! Но соседи продали дом и уехали. На всей улице ни одного мальчишки его возраста, не считая хрущей! Хрущами в Утятине с незапамятных времен звали отдыхающих. Если во времена детства бабушки их не любили просто за то, что эти ребята были из Москвы и Ленинграда и перед местными выпендривались, то теперь сам Валька приехал из Москвы, но хрущом его никто не считал. Теперь так называли тех, кто скупал здесь землю и строил особняки, которые только летом заселялись, а в остальное время стояли пустыми, не считая охраны. И понятно, что эти приезжающие местным пацанам не компания.
Шаги. Кто-то шел среди ив по тропинке. Валька повернулся. Девчонка.
Шаги стихли. Если заведет разговор, придется уходить. Какая уж тут рыбалка! Но, постояв, она снова пошла, судя по шелесту травы, свернув с тропинки. Снова шелест, теперь бумаги. Повернулся, посмотрел. Девчонка сидела на стволе спиленной ивы и держала в руках большой блокнот и карандаш. Или рисует, или впечатления записывает. Снова уставился на поплавок. Издали послышались голоса. Что-то вещал визгливый голос, ей редкими фразами отвечал грубый низкий. Тетки. Теперь точно уходить придется. А они подошли к его иве, остановились и продолжили какой-то бессмысленный разговор о Никитичне, о сметане, о Витьке паскуде и прочей ерунде. Да как-громко-то! Валька смотал снасти и пошел по стволу к берегу. И встали так, что не слезть.