Они виделись каждый день, потому что по-другому Алжан уже не мог, потому что не представлял себе, как это – быть без Светы, своего ясного зимнего солнца. Она стала для него светом и теплом, в котором он так отчаянно нуждался.
Они подолгу бродили по городу после тренировок Алжана или его возвращения с выездных игр. Шли в никуда, держась за руки, сквозь ласковый снег, который их подтолкнул навстречу друг другу. Говорили они или молчали, Алжану было не важно. Он держал холодную тонкую руку Светы в своей большой горячей ладони и чувствовал, всей своей истерзанной душой чувствовал, что в его мире, его пространстве наконец-то всё встало на свои места, всё идет так, как и должно быть.
Он мог рассказать ей о чём угодно. Было странно и непривычно так много говорить, но ему это нравилось. Впервые в жизни. Оказывается, это может быть легко и приятно – говорить.
Когда Света узнала о его проблеме со зрением, вокруг них сгущались мягкие рождественские сумерки в Сокольниках. Она поднялась на носках, коснулась кончиками пальцев его ресниц с капельками растаявших снежинок и ласково шепнула прямо в губы:
– Теперь я буду твоими глазами. Слышишь? Я буду…
Договорить ей Алжан не дал. Подхватил на руки и кружил, кружил, поднимаясь вместе с ней не в небо – к самым вершинам счастья…
***
Это было похоже на чудо, но с появлением Светы Алжан действительно начал видеть намного лучше. Рядом с ней он стал острее, тоньше чувствовать жизнь и замечать самые незначительные её детали, что уж говорить о щите и кольце на площадке.
Дала ли результаты интенсивная терапия или всё встало на свои места, прежде всего в нём самом, – подобными вопросами Алжан не задавался. Он просто любил и грелся в лучах света, вернувшегося к нему после его падения во мрак.
Жар и Снежинка.
Так их называли ребята в сборной. С одной стороны, было понятно, почему она – Снежинка, а он – Жар. Она любила белую одежду, её волосы отливали майским мёдом, растворённым в тёплом молоке, а кожа её, прозрачная и тонкая, была прохладной, словно Снежинка постоянно мёрзла. А его называли Жаром с первых дней в сборной – тратить во время игры выдох на имя длиннее было бы безумием.
Жар и Снежинка.
Его тёмные волосы, кофейного цвета глаза, смуглая кожа и горячие руки и её медовые пряди, глаза-льдинки и хрупкие запястья как нельзя лучше соответствовали этим ласковым прозвищам. Но характеры… характеры и темперамент у них были с точностью до наоборот. Рядом с живой, смешливой и лёгкой, как облако, Светой Жар казался полуденной тенью, тихой заводью у журчащего ручья и мечтательно улыбался, глядя, как искрится и сияет его Снежинка.
В сборной их любили и относились бережно и тепло. Мишико и Сако, восторгаясь Светой по-грузински открыто и непосредственно, постоянно вгоняли Алжана в краску. Ваня и Сашка умильно улыбались и понимающе переглядывались всякий раз, когда видели, как на крыльце Дворца спорта Жар подхватывает свою Снежинку и, не успев попрощаться с товарищами, машет им всем рукой и исчезает, растворяясь в своём счастье. Саша Болошев вообще стал их ангелом-хранителем и каждый раз, когда Жар опаздывал на тренировку или отлучался дольше положенного, проявлял чудеса изворотливости и выдавал Гаранжину такие версии отсутствия Алжана, что по ним можно было написать целый приключенческий роман. Паулаускас не походил сам на себя, донельзя довольный, что Жар теперь появлялся на вечерних «передозах» через раз и не терзал Сергея дополнительными нагрузками. И даже Серый, глядя на Жара и Снежинку, едва заметно улыбался кончиками губ и в глазах его мелькала оттепель.
Впрочем, хитрющий Болошев напрасно старался выгородить нарушающего режим друга перед тренером: Гаранжин непостижимым образом знал всё про каждого из них. И про Снежинку он тоже, разумеется, знал. Но по какой-то причине его эта ситуация устраивала и он молчал, лишь изредка задавая Жару взбучку, да и то скорее для порядка, чтобы сборная помнила о дисциплине.
Лишь однажды, во время особенно тяжёлой игры с бразильцами, когда из-за потасовки с площадки удалили Паулаускаса, а чуть позже из игры выбыл Серый и нервы у всех были на пределе, Гаранжин не сдержался и рявкнул Алжану:
– Сколько у тебя зрение? Ну?
– Минус четыре, – Алжан почувствовал, что падает. Падает в пропасть, из которой вроде бы сумел выкарабкаться.
Гаранжин, казалось, не удивился, будто и это знал заранее:
– А чего сразу не сказал?
– В сборную хотел.
– Мне такие глаза в сборной не нужны! – Гаранжин будто пощёчину дал. – Садись!
Но на следующий день тренер вёл себя как обычно, и бессонная ночь Алжана растворилась в насыщенной череде переездов, тренировок и игр. Иногда при воспоминании об этом разговоре Алжан предполагал, что это Белов поговорил с тренером, и Гаранжин угомонился. А может, причина была совсем в другом. Во всяком случае, из сборной его не исключили, и он перестал об этом думать.
Думал он только об одном – о своём зимнем счастье, а ещё о том, что теперь, когда он просыпался, ему больше не нужно было искать источник света где-то там, за окном. Его свет был рядом, грел его плечо тёплым дыханием и ласкал кожу мягкими медово-молочными прядями.
***
Они сидели на подоконнике в полной темноте. Алжан прислонился спиной к стене, а Света уютно устроилась у его груди, в кольце тёплых рук. Подоконник был широким, и места хватало всем: и Жару, и Снежинке и большому верблюжьему одеялу, согревавшему их обоих.
С высоты девятого этажа звуки спящего города были не слышны, лишь изредка где-то отзывался сигнал припозднившегося автомобиля и мигали последними янтарными окнами соседние дома, погружаясь во тьму.
Свернувшись калачиком, Света медленно водила кончиками пальцев по обнимавшей её руке Алжана, а он уткнулся носом в её затылок и дышал лавандовым запахом волос, стараясь надышаться и запомнить запах её кожи и шелковую мягкость прядей.
Завтра утром сборной предстояло вылететь из Союза на серию игр. Впервые Алжан и Снежинка расставались так надолго.
– С кем вы будете играть? – тихо спросила Света, касаясь твёрдых ладоней Алжана с сухими бугорками мозолей.
– С югославами, потом с американцами.
– Волнуешься?
– Нет.
– Совсем, ни капельки?
– Совсем, ни капельки, – повторил он, наматывая на палец длинную медовую прядь. – У нас же есть Серый, Модя, Сашка и Ваня. И Балаш.
– И ты у них есть.
– И я.
Света помолчала. Мимо окна пролетела какая-то птица, почти касаясь крыльями стекла.
– Когда ты собираешься делать операцию?
– После олимпиады. Там будет отпуск и достаточно времени, чтобы восстановиться.
– Хорошо, – Света легко коснулась губами его ладони. – Тогда ты будешь видеть всё-всё и даже меня на трибуне.
– Я и так всегда тебя вижу, – от невесомых ласковых прикосновений к коже ему становилось нестерпимо горячо. Лавандовый аромат обволакивал его и лишал ненужных мыслей.
Где-то пробили часы, два или три раза.
– Пойдём спать? – Света сонно ткнулась носом в сгиб его локтя. – Тебе вставать рано.