Спустя какое-то время уже и друг с другом мы разговаривали не на чива, а на швейцарском диалекте. Мы слушали записанные на восковых валиках фонографа голосовые тексты Карла Маркса и историю великого товарища конфедерата Ленина, который, вместо того чтобы вернуться в опломбированном вагоне в распадающуюся, раздираемую на части Россию, остался в Швейцарии и после десятков лет войны основал Советы в Цюрихе, Базеле и Ной-Берне. Россия от Центральной Сибири до Ной-Минска была отравлена вирусами — последствие так и оставшегося необъясненным взрыва в Тунгуске. Бесконечные пространства тундры, моря налитой пшеницы ближнего Урала обезлюдели навсегда, не поддающиеся оценке запасы никеля, меди и зерна были утрачены, гигантская Российская империя была сплошь вымершим пространством, наполненным ядовитой пылью и смертоносным пеплом.
Мы получали большие дозы витамина D в качестве добавки к обильной, лишь поначалу казавшейся несколько чужеродной по вкусу пище, а также в виде внутримышечных инъекций два раза в неделю: ученые объяснили нам, что мы, африканцы, из-за особенностей пигментации нашей кожи не можем в достаточном количестве вырабатывать и накапливать в организме этот жизненно важный витамин в условиях холодной, лишенной жаркого солнца Швейцарии. Некоторые парни от страха перед уколами прятались за сортиром, мы же, те, кто не боялся, насмешливо называли их с этого момента «коричневыми».
Английский король, как мы узнали, объединился против нас с фашистами, с немцами; они планировали создать декадентский Великий рейх, в котором нам, африканцам, отводилась роль рабов, а им — ухмыляющихся господ. Один из преподавателей показал нам на уроке по политподготовке трофейный ремень немецкого солдата, он держал его кончиками пальцев, так, будто это была ядовитая змея, добытая в зарослях кустарника. Потрясенные, мы передавали ремень по кругу, и, в отличие от моих товарищей, которые не умели ни читать, ни писать, я сразу же разобрал выгравированную на пряжке ремня надпись
«Gott mit uns» —
«С нами Бог».
Никакого расизма не было, его не должно было быть. Швейцарские преподаватели прилагали все усилия для того, чтобы воспрепятствовать проявлениям расизма и изжить его. Нам надлежало стать швейцарскими офицерами, невзирая на цвет кожи и происхождение. Молодой белый капрал из Вельшландах[19] был закован в цепи и посажен на три недели на маниоковую муку и воду, после того как рассказал в офицерской столовой скабрезный анекдот про африканских обезьян. Он совсем недавно прибыл в Ньясаленд и, рассказывая пошлую шутку, довольный, хлопал себя по ляжкам. На улице вдруг внезапно стемнело, он действительно перебрал с выпивкой, остальные офицеры становились все молчаливее, их лица помрачнели, один белый лейтенант встал с места, сначала двумя пальцами погасил противомоскитную свечу, затем повернул выключатель верхнего света и при свете большой лампы накаливания предостерегающе положил вельшландцу руку на плечо. Уже на следующее утро тот держал ответ перед военным трибуналом. Это происшествие вовсю обсуждалось курсантами, уважение к благородной Швейцарии выросло и окрылило нас. Разумеется, мы были наивны, но в то же время исполнены гордости.
Однажды мы узнали о Великом Редуте, этой альпийской крепости; наши преподаватели стояли у цветных демонстрационных досок и рассказывали о бесконечно глубоких штольнях, о тяжелых пушках, которые, будучи соединенными рельсовой системой, могли в любой момент выкатываться на козырек скалы. Весь Редут на протяжении ста тысяч верст соединен подземной рельсовой дорогой, что в общей сложности равно ни много ни мало двум экваторам Земли.
Иногда встречается, так учили нас, изумленных юных мальчишек, до шести расположенных друг над другом трасс, по которым снуют груженные солдатами и матчастью поезда, недоступные для врага, неуязвимые для бомбардировок. В этих системах пещер, как представлялось моему взору, при свете желтых, бледно светящихся лампочек бесчисленные сотни тысяч солдат, точечно освещаемые с потолка, как кишащие муравьи выбегали на свет, а затем снова подавались назад, в темноту. Я видел себя среди них, в безопасной гуще толпы, в утробе Земли, я видел красную глину, лед, снег, униформу, товарищей, видел, наконец, войну, мог чувствовать ее, пробовать на вкус, вдыхать ее запах.
Иногда я ощущал себя зародышем, развивающимся в яйце. Картины тех покрытых снегом, пронизанных пещерами гигантских швейцарских гор влекли меня демоническим образом, меня, который, будучи мальчишкой, думал, что горы Мландже неподалеку от родной деревни — точно самые высокие в мире. В Блантайре я узнал о существовании мира ледников на севере, о справедливой войне, идущей там надо льдом и под ним, о братской борьбе швейцарских советских людей за справедливый мир, свободный от расовой ненависти и эксплуатации.