Старый целитель сидел неподалеку от водопада Капичира с посохом знания в руках, выцветшим от многих лет трения, в то время как густой, сырой туман Чиперони, распространяя влажность, полз через высокогорье к береговой линии Шире, проливаясь здесь на землю мягким дождем. Как он любил прогуляться ранним утром вдоль берега реки, когда птицы выводили свои трели в верхушках пальм! Он давил пальцами ног прибрежный ил, как это делал еще ребенком, целую вечность назад.
И вот теперь он хотел отдохнуть, потому что видел Пришествие; его редкие седые волосы впитывали влагу Чиперони подобно шерсти, и он ждал людей с желтыми волосами. Он мог ждать неделю, месяц, два, без разницы. В своих сновидениях он видел, как швейцарская канонерка отправляла ко дну идущий под английским флагом военный корабль, а морские пехотинцы занимали гавань Сфинкса. Он смотрел в широко распахнутые глаза умирающих англичан, опускавшихся к лианам на дно большого озера, он слушал, как с хрустом разламывается на песчаной почве военный корабль, и он видел — потому что там, за сотню верст, не было дождя — он видел, как солнце за считанные секунды исчезает за горизонтом, и небо над озером внезапно превращается в миллион распустившихся соцветий гиацинта, нет, в расплавленное золото.
Внизу, в гавани Сфинкса, духовые исполняли гимн Швейцарии. На пристани стоял матрос в белой униформе и держал, направив вверх и дуя в нее, трубу и — так слышалось старому целителю — абсурдным образом то был один в один английский гимн. Величественный «дом-дом-ди-дом» звучал над примыкающей площадью, в лучах последнего вечернего света раненых пленных укладывали на носилки и перевязывали чистыми белыми бинтами. На маленьком таможенном пункте тушили огонь, но, в конце концов, он перекинулся на складские ангары. Умершие на суше англичане — всего двое — были наспех погребены на небольшом солдатском кладбище, и аскари[22] оставили деревянные ворота открытыми, как того требовала традиция, чтобы души могли выходить наружу. Порыв ветра кружил над озером, покрывая рябью поверхность воды, и запутывался в скрипучих пальмах, пока, наконец, все не погрузилось в темноту.
Швейцарские войска одерживали одну победу за другой. На юге и в Мозамбике они противостояли в позиционной войне бурам, на севере их влияние простиралось до границ Эфиопской империи. А там, где войны уже не было, они строили школы, университеты и больницы. В Восточной Африке прокладывались дороги и железнодорожные пути общей протяженностью в тысячи верст, прибывали рабочие и инженеры, ученые и солдаты, все больше и больше солдат. Их пришествие было мучением для одних и благодатью для других. Велась торговля с хиндустанцами, поселившимися вдоль побережья сотни лет тому назад, устанавливались новые границы и сносились церкви, организовывались экспедиции вниз по Замбези, вверх по Нилу и на восток до самого Конго, возводились укрепленные порты, останавливалось течение рек, гнали декадентских англичан, холерных немцев и вонючих миссионеров, печатали новые деньги и новые почтовые марки, одолевали чуму у крупного рогатого скота и истребляли муху цеце, разводили гигантские стада водяных буйволов на берегах озер, куда выпускали новые виды рыб, выкорчевывали дикие леса, а на их месте с маниакальной эффективностью выращивалось пропитание, так что еды для всех было более чем достаточно. И когда цивилизаторской сетью была охвачена вся Восточная Африка, когда в жилищах засиял свет электрических лампочек, а города на побережье освещали кораблям дорогу в порты, когда поезда стали доставлять урожай на юг и медицинское оборудование на север, когда, наконец, воцарилось доселе никем здесь не виданное равенство, швейцарцы начали строительство военных академий, чтобы делать из африканцев солдат и, в конце концов, выиграть справедливую войну, бушевавшую на родине. Все это видел старый целитель и, улыбаясь, лепил из береговой глины Шире шарики величиной со свой кулак, которые могли парить в воздухе, и с помощью песнопения, длившегося всего несколько мгновений в истории этого мира, а также своего посоха приближал пришествие нового человеческого рода.
Мой отец, он шел впереди, я не мог нагнать его, он все время пропадал за следующим изгибом Шире, тянувшейся сначала серебристо-коричневым потоком к далеким горам Мландже, а затем вытекавшей из огромного озера, давшего имя нам, людям — ньянджа.