Выбрать главу
И назад отступает молодой Тимофеев, — руки налиты страхом, нога сведена. У Зеленого в ухе завяли монисты, штаб попятился вместе, багров и усат… Пять шагов, коммунисты. Вперед, коммунисты… И назад отступают бандиты… Назад.
Измена
И последнее солнце стоит над базаром, и выходят вперед командир с комиссаром.
Щеки, крытые прахом, лиловые в страхе, ноги, гнутые страхом, худые папахи.
Бело тело скукожено, с разумом — худо, в галифе поналожено сраму с полпуда.
Русый волос ладонью пригладивши гладкой, командир поперхнулся и молвил с оглядкой: — Подведите к начальнику, добрые люди, я скажу, где зарыты замки от орудий…
И стояла над ними с душой захолонувшей Революция, матерью нашей скорбя, что таких прокормила с любовью гаденышей, отрывая последний кусок от себя.
И ее утешая — родную, больную, — Шейнин злобой в один задыхается дых:
— Трусы, сволочь, такого позора миную, честной смерти учитесь у нас, молодых.
Даже банде — и той стало весело дядям, целой тысяче хриплых горластых дворов: — Что же? Этих вояк в сарафаны нарядим, будут с бабой доить новотельных коров…
— Так что нюхает нос-от, а воздух несвежий: комиссаров проносит болезнью медвежьей… — Разве это начальники? Гадово семя…
И прекрасное солнце цвело надо всеми. Над морями. Над пахотой, и надо рвами, над лесами сказанья шумели ветра, что бесславным — ползти дальше срока червями, а бессмертным — осталось прожить до утра.
Допрос
В перекошенной хатке на столе беспорядки. Пиво пенное в кадке, огуречные грядки и пузатой редиски хвосты и огрызки.
Выпьют водки. На закусь — бок ощипанный рыбий… Снова потчуют: — Накось, без дыхания выпей!
Так сидят под иконой штаб и батько Зеленый.
Пьет штабная квартира, вся косая, хромая… Входят два конвоира, папахи ломая.
— Так что, батька, зацапав штук десяток за космы, привели на допрос мы поганых кацапов… Атаман поднимается: — Очень приятно!
По лицу его ползают мокрые пятна. Поднимается дьякон ободранным лешим: — Потолкуем и душеньку нашу потешим…
Комсомольцы идут стопудовой стеною, руки схвачены проволокой за спиною.
— Говорите, гадюки, последнее слово, все как есть говорить представляем самим… Здесь и поп и приход, и могила готова; похороним, поплачем и справим помин…
Но молчат комсомольцы, локоть об локоть стоя и тяжелые черные губы жуя… Тишина. Только злое дыханье густое и шуршащая рваных рубах чешуя.
И о чем они думают? Нет, не о мокрой безымянной могиле, что с разных сторон вся укрыта осеннею лиственной охрой и окаркана горькою скорбью ворон.