Хороша была погода,
за весной была зима,
не видались мы полгода,
подошла ко мне сама.
И услышал я угрюмый:
— Милой,
я беременна,
ты, пожалуйста, не думай —
это только временно.
Я сказал:
— Не дорогого
ждал я счастья впереди,
от кого-нибудь другого,
только все-таки роди.
Начало 30-х годов
«Я приличий не нарушу…»
Я приличий не нарушу,
не накликаю беду —
погляжу в чужую душу,
погляжу и отойду.
1934(?)
«У моей, у милой, у прелестной…»
У моей, у милой, у прелестной
на меня управа найдена.
Красотой душевной и телесной
издавна прославилась она.
Говорит, ругается:
— Ты шалый,
я с тобою попаду в беду,
если будешь водку пить — пожалуй,
не прощу,
пожалуй, и уйду.
Навсегда тебя я позабуду…
Я встаю.
В глазах моих темно…
— Я не буду водку пить,
не буду,
перейду на красное вино.
1935(?)
«Вы меня теперь не трогте…»
Вы меня теперь не трогте —
мне ни петь,
ни плясать —
мне осталось только локти
кусать.
Было весело и пьяно,
а теперь я не такой,
за четыре океана
улетел мой покой.
Шепчут листья на березах:
— Нехороший ты,
хмельной…
Я иду домой —
тверезых
обхожу стороной.
Пиво горькое на солоде —
затопило мой покой…
Все хорошие, веселые, —
один я плохой.
1935(?)
Люся
(Отрывки из поэмы)
1
Отходит поезд
с грохотом и гулом —
известный ненавистник тишины,
уже на полках
чемодан с баулом
удобно, хорошо размещены.
И ничего на легком сердце, кроме
спокойствия.
Глаза печаль таят.
А на дощатом,
узеньком перроне
шеренгой провожатые стоят.
Жена беречь здоровье наказала,
дала фуфайку шерстяную,
плед…
Еще, наверно, не ушла с вокзала,
рукою машет полною вослед.
О, сборы и заботы о супруге —
я до сих пор, убейте, не пойму —
зачем фуфайки теплые на юге
и плед
в июле месяце
в Крыму?
Вот так всегда.
Терпите понемногу,
семейную цените дребедень —
пекут вам подорожники в дорогу,
которые засохнут через день.
И в результате просьбы, и указа,
и требований любящей жены —
набиты чемоданы до отказа,
вы чемоданами окружены.
Проклятье,
нетерпение,
истома…
Вы молча наблюдаете, дрожа,
перед отъездом забывая дома
любую половину багажа,
как поступил
герой поэмы этой,
ворчливо резюмируя: «Каюк!»
В защитное, военное одетый,
обычный путешественник на юг.
2
Он гимнастерку снял.
Тяжелой, сочной
была его суровая рука…
Он с проседью серебряной, височной,
но, видимо, не старше сорока.
Он успокоился.
Вагон качало.
Он расстегнул сорочку на груди,
и все увидели, что грудь курчава,
с боков побольше,
меньше посреди.
И в комнатке,
в купе четырехместном,
в табачном,
серо-крашеном дыму
он был, пожалуй,
самым интересным,
но это неизвестно почему.