20 октября 2015 года.
— Твоя проблема заключается в том, что ты боишься выглядеть смешной, — с полным ртом пробормотал Любош. — Ты только взгляни на меня: я готов выставлять себя посмешищем, лишь бы другим было хорошо. И ничего страшного, а тем более постыдного, в этом не вижу.
Я растерянно наблюдала за тем, как он с аппетитом ел испеченные мной пирожки и внимательно слушала наставления и нотации. Люб был очень худой, хотя и жилистый, поэтому, наверное, и сильный. О лишнем весе, скорее всего, товарищ не знал, ведь по внешнему виду он больше напоминал скелета. Поэтому я всячески пыталась откормить друга хотя бы немножечко, но все усилия были напрасными — вес Любош не набирал. Он мог целый день что—то жевать (да, отсутствием аппетита Люб точно не страдал), но не толстеть от этого.
— Люб, и я так хочу ... — еле слышно пробормотала я, не сводя взгляда с него.
— Пирожок хочешь? — с детской радостью поинтересовался парень. — Кусай! — он протянул мне пирожок, чтобы откусила, но я покачала головой с легкой улыбкой.
— Нет, я хочу быть такой же худой и не толстеть, как и ты.
— Тоже мне толстуха нашлась, — недовольно пробормотал Любош, откусив кусок пирожка. — Толстая, это когда я не могу обнять и поднять, а у тебя замечательная фигура.
— Спасибо, — я смущенно опустила взгляд, чувствуя, как щеки залились румянцем
Товарищ прижал меня к себе, продолжая жевать. Именно этим Люб отличался от всех, кого я знала, ведь если ему что—то захотелось, то он будет это делать независимо от желаний других и собственных возможностей. За все это время друг обнимал меня больше, чем мама за всю жизнь. И каждый раз, оказавшись в кольце его худощавых рук, закрывала глаза от счастья, а иногда начинала плакать. Только вместе с ним я чувствовала себя живой и кому—то нужной.
С каждым днем становилось все холоднее. Осень брала верх над теплой погодой. Солнечные дни становились редкостью. Мы чаще проводили время за стенами спорткомплекса, скрываясь от глаз прохожих. Здесь мы нашли маленький спортзал, где до сих пор, на удивление, сохранились уцелевшие окна и крыша. Перетащили сюда несколько матов, забрали подушки и одеяла. Любош принес сюда керосиновую лампу, а в маленькой сумке—холодильнике каждый раз приносил с собой горячий чай. По вечерам играл на гармошке, но, помня мою сентиментальность, тоскливые мелодии пытался не воспроизводить. Потихоньку маленький зал спорткомплекса стал оживать от нашего присутствия. Но это была только заслуга Любомира, ведь он напоминал солнечный лучик среди темных, серых стен.
— Наська, ты должна радоваться жизни, невзирая на все проблемы. Пройдет время, и ты поймешь, что невзгоды это лишь временные сложности, а причинами такого подавленного состояния стали исключительно негативные мысли. Нужно каждый день искать радость даже в обычных вещах. Ведь жизнь без радости — это не жизнь, а неволя, настоящая тюрьма для души.
В очередной раз, по привычке, обнимая меня, Любош начал философствовать. Я уже настолько привыкла к бесконечным разговорам, в большинстве своем, по очевидным вещам, что представляла Люба пастором, а себя сектанткой. Порой казалось, что друг смог бы собрать настоящую секту и проповедовать им «радость жизни». Народ потянулся бы к нему, превратившись из серых масс на зазомбированную армию счастливых горожан.
Любомир, вероятнее всего, интуитивно почувствовал, что начал терять мое внимание, потому и прижал к себе сильнее, а затем подул в ухо и пощекотал.
— Я слушаю тебя!
Смеясь, попыталась ударить парня, однако он оказался сильнее. Его руки и цепкие пальцы скорее напоминали ловушку, или же силок на дикого зверя от опытного охотника. И откуда он только взялся на мою голову?
— Ты думаешь самоубийство это выход?
Улыбка исчезла с его лица, а в глазах погас огонек. Их счастливый блеск в мгновение превратился в пелену слез, и Любош зарылся лицом в мои волосы, нервно рассмеявшись.
— Я вскрывал вены. Поверь, оно того не стоит. Как минимум, это больно, а как максимум — ты разрушишь свою жизнь, как сделал это я.
Его голос задрожал. Он всхлипнул, а потом едва слышно рассмеялся. Я чувствовала, что Люб всячески пытается унять вихрь эмоций, оставшись в своей неизменной роли, но впервые что—то пошло не так. Ему было невероятно трудно скрывать правду и чувства. Любош сам вынудил себя открыться. Первая маска снята. Первая, но не последняя.