Продолжая, Сикорский обращал мое внимание на то, что мысль о соглашении с Россией очень непопулярна среди эмиграции, ее считают даже абсурдной. Военные деятели относятся к этому особенно враждебно. Сикорский подчеркнул, что это проблема деликатная и требуются большие политические способности для того, чтобы воплотить эту мысль в действие.
Я покинул Париж 8 июня 1940 года. Вместе с капитаном Здиславом Тулодзейским сел в «Бьюик», полученный в мое распоряжение от ксендза ректора Цегелки, и поехал в сторону французско-итальянской границы. Девятого июня рано утром пересек границу Италии. На границе мне не чинили никаких препятствий. Дипломатические паспорта все облегчали и открывали путь. На пограничной станции мне вручили маршрут, каким я должен доехать до югославской границы. Я поехал через Турин, Милан, Верону, Падую (где мы переночевали), а затем через Венецию и Триест в Югославию.
На французско-итальянской границе, на итальянской стороне находилось множество военных частей, чего нельзя было видеть на стороне французской. То же самое происходило у югославской границы, где итальянцы также сконцентрировали крупные силы. В то же время на югославской стороне вообще войск не было видно.
Десятого июня примерно в полдень я пересек границу, а 11 июня уже в Белграде я узнал, что Италия объявила Франции войну. Мне тогда вспомнился разговор с Сикорским о письме Венявы.
Четырнадцатого июня я благополучно прибыл в Бухарест.
...А в это время события во Франции развивались с потрясающей быстротой. Уже 14 июня немцы вступили в Париж, а 16-го было создано новое правительство маршала Петэна. 17-го июня французское правительство выступило с просьбой о перемирии, а 22-го произошла капитуляция Франции.
Все это совершенно поразило наше правительство и штаб. Взаимно пожирая друг друга и ссорясь по пустякам, они не имели ни возможности, ни времени заняться должным образом армией и политическими делами. Поэтому в дни поражения они совсем потеряли головы.
В Англию вместе с отступившими через Дюнкерк английскими войсками попало около двух тысяч наших офицеров и около четырех тысяч солдат. Офицеры были главным образом из штаба и министерства по военным делам, а также из тех, которые по приказу Кукеля бросили свои части, чтобы спасти свою жизнь.
Я не собираюсь заниматься описанием нашей неповоротливости, не хочу подробно рассказывать даже о преступлениях, совершенных в это время, тем не менее некоторые факты вынужден привести.
Подхалянская бригада, действительно отважно сражавшаяся в Нарвике (оставила в могилах больше ста пятидесяти своих солдат), вдруг, уже после падения Франции, была направлена в Бретань. Ее командир Богуш, который обязан был точно знать обстановку, не запротестовал против этого, в результате вся бригада почти до последнего человека была уничтожена. А ведь в ней насчитавалось четыре с половиной тысячи человек. Ее остатки попали в немецкий плен. Все это было следствием неспособности командования. Командир, боясь последствий своего командования, а вернее его отсутствия, составил приказы задним числом, например, относительно обстановки 15 июня он издавал приказы 17-го, но датированные 14-м июня. Таким образом, его приказы оказывались очень удачными, а разгром бригады вытекал из общей обстановки, превосходства противника и т. п. То же самое касалось рапортов об обстановке и иных документов.
После его высадки в Англии вместе с несколькими десятками оставшихся в живых, Богуша ожидала неприятность: против него было создано судебное дело за махинации с приказами и рапортами.
Однако до суда дело не дошло...
Вот с таким багажом наше правительство и штаб оказались 20 июня 1940 года на английской земле, чтобы «вести дальше борьбу за Польшу».
Позиция правительства была не особенно крепкой. Этот факт умело использовали санационные элементы, усиленно стремясь устранить Сикорского в целях осуществления перемен в правительстве. Едва ступив на английскую землю, после только что отзвучавшего эха приветственных церемоний и визитов вежливости, едва успев должным образом разместиться, они начали интриговать.