После всего этого не удивительно, что отношения с Советским Союзом начинают охлаждаться. Андерс все решительнее преследует тех офицеров, которые относятся к Советскому Союзу, по его мнению, слишком доброжелательно. Он не только не давал им назначений, не только переводил их в офицерский резерв и отодвигал на второй план, но с помощью послушных ему судов стал готовить даже фальсифицированные процессы, на которых они могли быть обвинены и осуждены «законными» приговорами «независимых» судов.
Именно так поступили, между прочим, и с подполковником Леоном Букоемским. За то, что он стремился к доброму и дружественному сотрудничеству с Советским Союзом, против него затеяли фиктивный процесс, обвинив в мнимой агитации... в пользу Германии. Когда же судья заявил Андерсу, что не имеет абсолютно никаких оснований для осуждения Букоемского, Андерс приказал нескольким офицерам спровоцировать Букоемского на разговор о Германии, чтобы иметь необходимых свидетелей обвинения. Такой «благородный подвиг» был совершен, и суд получил нужных ему свидетелей обвинения. Хотя судья и заседатели прекрасно знали, что все это обвинение выдуманное, тем не менее, чтобы удовлетворить Андерса и выполнить его указание, «независимый» суд от имени Речи Посполитой уже на новом месте расположения в Янг-Юле арестовал подполковника Букоемского и приговорил к году тюремного заключения и разжалованию. Многие другие, такие, как полковник Галадык, были отодвинуты в тень, лишены возможности получить более или менее значительную работу.
Обстановка становилась все более тяжелой. Доходило даже до определенной напряженности в отношениях между представителями Советской власти и польским военным командованием. Поэтому трудно говорить о каком-либо доверии со стороны советских властей. Это недоверие углубляли как Андерс, так и посол Кот, который так телеграфировал Сикорскому 13 ноября 1941 г.
«Дорогой и любимый генерал!
На случай, если я не вернусь из полета в Москву, который предстоит совершить завтра в связи с твоим приездом, то передаю тебе мои сердечные объятия и самое горячее пожелание, чтобы тебе удалось вытащить наш народ и государство из пропасти и осуществить их возрождение в послевоенный период... Не сомневаюсь, что позаботишься о моей семье.
Горячо тебя обнимаю. Всегда твой
Такая атмосфера неуверенности и недоверия быстро проникала в низы и создавала ненормальные отношения.
Между прочим, она явилась причиной такого случая. В штаб польской армии в Бузулуке вошел лейтенант Красной Армии в нетрезвом виде. Он пришел к одному польскому офицеру, своему знакомому. Это было после окончания работы. Дежурный жандарм не хотел впускать его в помещение, из-за этого произошла ссора, во время которой жандарм застрелил лейтенанта. За свое «усердие» он получил повышение в звании. Такое в данном случае нетактичное поведение вызвало неприятное впечатление даже среди сторонников антисоветской политики.
Но и польские внутренние взаимоотношения становились все более ненормальными. Прежде всего существовала колоссальная диспропорция между бытом руководителей и жизнью остальных, оказавшихся на территории Советского Союза. Польские начальники как в посольстве, так и в штабе жили весьма расточительно, в то время, когда вокруг царила нужда. Имелись возможности облегчить положение рядовых поляков, к сожалению, таких возможностей не только не использовали, но и усиливали нужду, гоняя людей с места на место без необходимой заботы о них. Бедный человек, нуждающийся в куске хлеба, часто уходил из посольства или штаба с пустыми руками. Не лучше обстояло дело и в общественной опеке, которую при помощи посольства организовал штаб. С озабоченной и сочувствующей миной высказывалось сострадание к несчастному, сетования на трудные времена, на нехватку денег, жалобы на большие ограничения, причем постоянно подчеркивалось, что всему виной — Советский Союз и что именно он обязан взять на себя дело опеки и питания. Между прочим, этот вопрос ставился перед английским послом Криппсом.
Для оказания людям помощи не хватало денег, а на посольские дачи или золотые портсигары, на икру, на гулянки и попойки недостатка в них не было, они всегда как-то находились.