Когда же двое юношей, один двадцати лет, второй восемнадцати, однажды вечером, часов около восьми подошли к продовольственному складу, может намереваясь оттуда украсть несколько банок консервов — ибо как они объясняли позже, несколько дней ничего не ели — были часовым задержаны, а затем арестованы по обвинению в попытке совершить грабительское нападение на склад. Андерс назначил суд и приказал осудить их к смертной казни. Суд не имел никаких законных оснований для вынесения вообще какого-либо приговора, ведь преступление не было совершено, не имелось даже достаточных улик для доказательства их преступных намерений и дальнейшего содержания под стражей. Тем не менее генерал настаивал, решив добиться своего. Ему объясняли, что военные власти вообще не имеют права вмешиваться в это дело, так как ребята были лицами гражданскими, что склад был тоже гражданский и в данном случае военные власти ко всему этому не имеют никакого отношения, что можно лишь это дело как гражданское передать советским властям. Генерал ничего не хотел слышать, не поддавался никаким уговорам. Он хотел ввести режим террора. До тех пор подбирал состав суда, лично менял судей, заседателей, приглашал к себе, просил, объяснял, угрожал, что наконец нашел послушных себе лиц. Суд выполнил приказ. Обоих молодых людей за «грабительское нападение» на склад общественной опеки приговорили к смертной казни через расстрел. Генерал Андерс с удовлетворением потирал руки и приговор утвердил. На следующий день на рассвете приговор привели в исполнение. Это было обыкновенное убийство, прикрытое видимостью законности.
Однажды, когда жена полковника Фрончка, находившегося в Англии, пошутила по поводу существующего в штабе самоуправства, она была арестована и просидела в тюрьме в Бузулуке неделю, ее выпустили только потому, что она страдала серьезным сердечным заболеванием. Андерс смеялся и бахвалился: «Ну и нагнал же страху на эту бабу! Другим не повадно будет».
Подобные судебные процессы стали повторяться очень часто, суды перестали быть собственно судами, а превратились в орудие в руках Андерса.
В связи с подобными делами несколько честных офицеров юридической службы попросили перевести их в строй. Но были и такие, кто с удовольствием выслуживался перед Андерсом, усматривая в этом большую для себя пользу.
Распорядок в работе штаба если речь шла о мелких текущих делах был установлен таким образом, что начальник штаба после бесед с начальниками отделов все оформлял сам. Андерс же приходил в штаб в десять часов утра только для подписания бумаг и приказов, а после полудня совсем не работал. Он себя не переутомлял и работал точно так же, как в мирное время.
Такова была обстановка в штабе Андерса перед приездом Сикорского.
Перед прибытием Сикорского посла Кота принял Сталин. Во время беседы с польской стороны присутствовали: посол Кот и первый секретарь посольства Веслав Арлет, с советской стороны — Сталин, Молотов и переводчик.
В начале беседы Кот заявил, что он считает за честь быть представленным Сталину, с именем которого связывается исторический момент восстановления отношений между Польшей и Советским Союзом. В своем ответе Сталин подчеркнул, что советские люди считают, что между советским и польским народами должны существовать самые лучшие отношения. Он выразил уверенность в том, что все, зависящее в этом деле от советских людей, будет сделано. Он считает, что можно начать новую страницу истории и что отношения должны опираться на дружбу. Сталин сказал[13], что понимает необходимость создания польской армии и что он встречался с польским солдатом на многих фронтах и умеет его ценить. Заверив в готовности оказания всевозможной помощи, он обратился к послу Коту с просьбой рассказать, чем он недоволен, чем недовольны поляки в России и в чем они нуждаются.
В ходе беседы обсуждалась необходимость хорошего взаимного сотрудничества, но затрагивались и щепетильные моменты, которые еще недавно вызывали сильную болезненную реакцию. Сталин в связи с этим сказал:
«...Во имя исторической правды хотел бы разъяснить некоторые вещи. Начиная с XVI века не только поляки страдали от русских, но и русские от поляков. Ведь с того времени вы два раза занимали Москву. Мы должны покончить с прошлым. Я не сомневаюсь в том, что со стороны тех или иных органов имеют место случаи неподобающего отношения к полякам. Однако такая атмосфера будет ликвидирована... Имеются все условия к тому, чтобы покончить с историей взаимной враждебности и пойти совместным фронтом против общего врага — гитлеровской Германии...» Продолжая обсуждать вопросы польской армии, Сталин изъявил готовность вооружить две польские дивизии, из которых одна уже была вооружена. Он не возражал против формирования на территории СССР пяти, шести, семи польских дивизий, лишь бы на это хватило людей и материалов, но при этом добавлял, что Советский Союз ведет войну, сражается на огромном фронте, и ему может не хватить материалов на вооружение польской армии, поэтому поляки должны сами приложить старания, чтобы экипировать и вооружить свою армию.