Тем временем, среди колонистов пошли нездоровые шепотки о проклятии древней расы инопланетян, порождая самые странные и нелепые суеверия, связанные с рисовальщиками. Ничего удивительного, что одни, обнаружив в своем зеркальном отражении первые пятнышки, с кулаками бросались на врачей, громко требуя избавления, иные приходили молча, тяжёлой походкой обречённых, двое повесились. Страх охватил поселения, люди боялись встреч, любых контактов, старались отсиживаться по домам, носили респираторы. Но это не спасало от разгулявшейся заразы. Один из пилотов устроил перестрелку, пытался захватить корабль и покинуть проклятую планету. Люди дичали на глазах. Друзья и родственники несчастных испарились из коридоров клиники, ведь они – другие, только кажутся близкими, впрочем, как и его корабль, достижение человечества, бессильно лежащее на брюхе среди окружающей безответной белизны. Может и он – другой для этой заброшенной станции? От этой внезапной мысли он больно куснул губу и нарисовал набедренную повязку. Белая полоска ткани неощутимо обвилась вокруг бёдер.
Другие. Как быстро привязываются прозвища. Уже через месяц иначе как другими, больных сиренью никто не называл. Другие пили воду из бочки… другие прошли по улице…. Другие с лужайки у клиники, едва позеленев, безошибочно находили собратьев.
– Созрели яблочки, – горько шутил Ян, систематизируя данные перед тем, как отправить Нила в дорогу. Странно, он не помнит, как улетал, возможно, от полученной организмом встряски память стала эпизодической, рвалась лоскутами, но это сейчас не главное, главное – выбраться.
Нил вдруг почувствовал себя эдаким псоглавцем, которого добрые христиане заперли в клеть, дабы постичь, что за существо: зверь это или создание, наделенное разумом, и возможно ли его обратить в истинную веру. И теперь он старательно доказывал, удостоверял свою сущность. Плохо понимая, как именно можно доказать это существам, которых не видел и не слышал, но которые, как ему казалось, прятались за волшебной стеной, покуда не кончится испытание.
За этими раздумьями в кубе появился стул, он не провалился под тяжестью человека. Немного посидев на мягком сидении, пилот продолжил трудиться: изобразил стол, на нем чашу с фруктами, всё выглядело настоящим, он с детства хорошо рисовал. Второй стул, напротив, будто ожидая собеседника к чаю. Кольнуло, Лидия любила фруктовый чай.
И очень не любила, когда он уходил в очередной рейс, всякий раз говоря с Нилом о космосе на повышенных тонах, точно ревновала. Ведь космосу он посвящал куда больше времени, нежели той, что оставалась ждать на Земле. И всякий раз прерывала его рассказы о полётах. Заставляла молчать самым простым, самым женским из всех способов – и он замолкал.
Кажется, она боялась, что однажды космос отнимет Нила. Он сколько мог, отшучивался, да, работа опасная, но он обязательно вернётся, ведь на Земле его ожидает самая прекрасная из женщин – Лидию было не переубедить. Позже он часто ловил себя на мысли: если бы не ее настойчивость, быть может, всё сложилось иначе. Хотя нет, ведь не в ней причина распада, она и так продержалась слишком долго…
Взгляд упёрся в стул, в утренние часы поджидавший ее. Лидия любила понежиться в постели, он же вставал, не различая выходных и будней, строго в семь, готовил завтрак и ждал ее пробуждения. Войдя, она улыбалась и целовала в щеку. Это прикосновение губ, едва различимое, всегда действовало одинаково, он вспыхивал и привлекал ее к себе.
Кроме тех дней, когда дожидаться бывшую возлюбленную приходилось в кафе. Тогда он, проснувшись, долго сидел перед пустым стулом. И только потом спохватывался, всегда опаздывая на их последние встречи.
Казалось, в далеком мире Меганы станет легче.
К чаше с фруктами прибавилась ваза с цветами. Сиреневые и белые полевые колокольчики. Нил попытался изобразить на стене нечто феерическое Чюрлёниса. Пока не понял, что среди ярких сполохов трепещущего мироздания старательно рисует Ивана. Ваньку-балагура с хитрыми искринками в прищуре чуть раскосых глаз, широкими скулами, открытой улыбкой и ямочкой на подбородке.
Стоило им познакомиться на подготовительных курсах к лётному училищу, так и срослись всей кожей: вместе учились, вместе служили сначала на одном корабле, после каждый получил свой, стал капитаном. Ванькиного присутствия стало не хватать, хоть и перекидывались задиристыми сообщениями при каждом удобном случае, делились всем при встречах, но уже тогда что-то сломалось внутри, будто предвещая беду. Или это сам Нил, пережив уготованное обоим будущее, пытается связывать не имеющие отношения друг к другу факты, ищет смыслы и знаки там, где их не может быть, пытаясь заглушить мерзкое чувство вины, изнутри разъедающее душу. Он знает, на его месте Ванька поступил бы так же, знает, что не мог помочь, а если бы попытался, погубил себя и своих людей. Всё знает, а боль не уходит. Никуда не уходит.