Мойзиш сбавил скорость. Машина, идущая за нами, тоже пошла медленнее. Когда Мойзиш остановился, преследующая нас машина тоже стала. Затем началась бешеная ночная погоня за нами. Мы никак не могли оторваться от преследователей.
«Я нарушил покой мертвого ложью и теперь должен заплатить за это страхом», — думал я.
— Если всему конец, вина ваша! — закричал на меня Мойзиш.
В какой-то степени я сознавал свою вину.
— Но они следят не за мной. Ведь нас стали преследовать не сразу. Это следят за вами, — заметил я.
С головокружительной скоростью мчались мы по узким, кривым улицам, рискуя разбиться.
— Поезжайте к английскому посольству, — закричал я.
— Я выскочу, как только вы завернете за угол.
Мойзиш не ответил, но повернул к холмам Канкайи, где находилось английское посольство.
Я надеялся, что неизвестные преследуют Мойзиша, а не человека, который сел в машину на улице Акай. Однако надежда была слабой. Страх, что моей игре пришел конец, оказался сильнее.
— Готовьтесь выпрыгнуть!
Взволнованный голос Мойзиша заставил меня вздрогнуть. Впереди в свете фар показался переулок. Мойзиш круто повернул вправо. Я сжался в комок. Затем он так сильно затормозил, что мы чуть не вылетели из своих сидений. Я рывком открыл дверцу и выпрыгнул из машины. Упав на мостовую, я несколько раз перевернулся и через мгновение очутился у забора.
Еще не угас звук машины Мойзиша, когда мимо промчались преследователи.
Но в машине был только один человек. На какую-то долю секунды мне показалось, я увидел лицо этого человека. Молодое холеное лицо.
Прошло какое-то время, прежде чем я пришел в себя и привык к зловещей тишине. Где-то в темноте ночи продолжалась погоня. Я же был один.
Тогда я не энал, что смогу узнать это лицо среди тысячи других.
Усталый и измученный, я повалился на кровать. Голова у меня трещала.
А что, если они подозревают меня? Знает ли человек с молодым холеным лицом, кого он преследовал? Знает ли сэр Хью, чем я занимаюсь? Если да, то как он узнал об этом? Зачем я вернулся в посольство? Может быть, лучше было бы убежать отсюда и спрятаться?
Я так и не нашел подходящих ответов на эти вопросы. Теперь надо было найти какой-то способ избавиться от страха.
В руках я сжимал копию ключа от черного ящика. В какое-то мгновение мне захотелось выбросить его в окно. Но я знал, что никогда не сделаю этого. Стремление испробовать ключ оказалось сильнее.
Но почему вдруг у меня возникло такое стремление? Тяжело дыша, я встал. Руки и ноги не подчинялись мне. Приготовив фотоаппарат, я ввернул в патрон стоваттную лампочку. Медленно, автоматически. Ловкость, которой я так гордился, исчезла.
Вышел в коридор. Тишина. В одних носках прошел мимо портрета короля Георга VI.
В тот момент я не мог действовать иначе. Страх, однако, не покидал меня.
Бесшумно, без всяких колебаний открыл дверь спальни посла, закрыл ее за собой и направился к кровати. Остановился, чтобы послушать дыхание посла. Затем подошел к тумбочке, на которой стоял черный ящик.
Итак, я был в логове льва. Посол в любую минуту мог открыть глаза. Я не осмеливался посмотреть даже в его направлении, боясь истерически закричать.
Узкая полоска слабого света перерезала черный ящик. Видимо, окна были неплотно задернуты шторами.
Я вставил ключ в замочную скважину и повернул его. Ящик открылся мягко и бесшумно. Я нащупал бумаги и взял их. Возле ящика стоял стакан с водой. Теперь он был пуст. Посол, видимо, принял снотворное. А что, если он хочет заманить меня в ловушку? Но в тот момент я был не в состоянии раздумывать над такими вещами.
Вскоре я вышел из спальни.
Вернувшись в свою комнату, я посмотрел на документы — и внезапно все мое тело пронизала дрожь. Я лег на кровать и стал ждать, пока перестанут дрожать руки.
Был ли посол в постели? Или постель была пуста? Ответить на этот вопрос я не мог.
Я сфотографировал документы, но вникнуть в их содержание не смог. Только одна фраза проникла в мое сознание. Я узнал почерк сэра Хью. Это была телеграмма, составленная им самим. Завтра утром ее должны были зашифровать и отправить в министерство иностранных дел в Лондон.
Я прочитал следующее: «Папен знает больше, чем следует знать».
Итак, они знают, что Папену известно многое… Но знают ли они, откуда ему все это известно?
Выключив свет, я понес документы в спальню посла. Вдруг мне отчетливо представилось, что посол все знает, и я похолодел.
Открыв дверь, прислушался. Из глубины комнаты доносилось ровное дыхание спящего человека. Полоска света, которая пробивалась через неплотно задернутые шторы, пересекала кровать. Я увидел бледное, утомленное лицо посла.
Я быстро положил бумаги обратно в ящик — и затем случилось нечто ужасное. Вынимая ключ из замочной скважины, я задел стоявший рядом стакан, который упал на пол и разбился на мелкие кусочки.
Я похолодел. Но удивительно: в тот момент я не испытывал ни страха, ни чувства ужаса. Я наклонился и заглянул спящему в лицо.
Сэр Хью шевельнулся и опять затих. Я пристально смотрел на него, и мне казалось, что во сне он ощущал нависшую над ним угрозу.
С некоторых пор я начал подозревать Мару. Высокомерие и презрение, с которым я относился к ней, должны были показать ей, как мало значила она теперь для меня.
Мы сидели у себя дома. Все комнаты нашего домика буквально утопали в цветах. Где-то пела слепая канарейка. Продавец сказал нам, что канарейки поют лучше, когда они слепые. Был у меня и кальян, купленный Марой на мои деньги. Приятная музыка, льющаяся из приемника, щебетание канарейки, покрытый пылью кальян и непременно бутылка виски под рукой — таков был домашний уют в представлении Мары.
Я тщательно изучал ее, стараясь найти какие-нибудь признаки того, что она предала меня.
А что, если она выдала меня мистеру Баску? Возможно, она не сказала ему всего, но намекнула, что знает кое-что.
Все, что она хотела сделать, — это по-женски отомстить мне. Но для меня это могло иметь гибельные последствия.
— Как чувствует себя ребеночек Басков? — спросил я, делая вид, что меня это очень интересует.
— Хорошо, — коротко ответила она.
Мара очень изменилась. Бывало, она без умолку рассказывала мне о ребенке, стараясь отвлечь меня. Теперь же она как-то странно смотрела на меня. Или это мне показалось.
— У тебя неприятности с послом? — неожиданно спросила она.
Ее вопрос ошеломил меня. Я пристально посмотрел на нее, пытаясь угадать, что она имеет в виду.
— Нет, — ответил я. — Почему они должны у меня быть?
— Ты какой-то странный в последнее время.
Она говорила это не глядя на меня, полируя ногти.
Когда-то ее руки восхищали меня. Теперь же они казались мне костлявыми. Ее глаза, некогда голубые, стали пустыми и невыразительными, а грубый голос потерял для меня всякое очарование.
— Ничуть не странный, — сердито проговорил я.
У меня на самом деле не было никаких неприятностей с послом. Утром, как и обычно, я вошел к нему в спальню. Раздвинул шторы, пожелал ему доброго здоровья и подал апельсиновый сок.
На полу лежали осколки стакана. Если бы я убрал их ночью, сэр Хью догадался бы, что ночью в комнате кто-то был.
Он выпил апельсиновый сок. А когда ставил стакан на тумбочку, увидел на полу осколки разбитого стакана.
Я заволновался. Сэр Хью нахмурил брови, словно пытаясь что-то вспомнить.
— Я, видимо, разбил его во сне, — проговорил он.
Я сделал вид, что заметил разбитый стакан только сейчас, поспешно нагнулся и начал собирать осколки.
— Смотрите не порежьте себе пальцы, — сказал он мне и начал читать утренние газеты, которые я ему принес.
Весь этот день я внимательно наблюдал за сэром Хью, но ничего необычного в его поведении не заметил. Правда, я знал, что днем он послал в Лондон телеграмму, которую я сфотографировал прошлой ночью.