Мара сразу все поняла.
Я вытащил из нее по капле все, что она знала.
— Я подслушала этот разговор совершенно случайно и клянусь тебе, что это все, что мне известно, — сказала она.
Я не знал, верить ей или нет.
Она клялась в своей любви и уверяла, что у нее не было намерения угрожать мне или шантажировать меня и что она рассказала все, что знала.
Я мучил ее своим недоверием, но так и не смог ни избавиться от страха, ни убедиться в том, что она теперь мой враг.
Когда на следующее утро я шел на работу в посольство, то заметил на другой стороне улицы высокого, стройного человека, который поглядывал на вход в посольство. Он закуривал, прикрыв спичку ладонями. Может быть, он пытался спрятать свое лицо? Или наблюдал за мной? У него было молодое неприятное лицо. Лицо моего преследователя. Я впал в панику.
Я стал терять самообладание, и все попытки взять себя в руки были напрасны.
Я свернул ковер в своей комнате. Деньги были расстелены по полу как другой ковер, самый дорогой, какой только можно представить. Я поднял несколько банкнот и похрустел ими.
Иногда я думал, что оставлять деньги под ковром, рискованно. Можно было хранить их под ступеньками в подвале, где вынимался камень, но моя гордость, а также мысль, что кто-нибудь может случайно найти их, удержала меня от такого шага. К тому же я имел удовольствие каждый вечер смотреть на них.
Я проклинал свою неспособность принять определенное решение. Я также проклинал и свой страх, для которого я не мог найти оправдания.
На кухне я встретился с Маноли Филоти. Заставил себя улыбнуться.
— Что ты скажешь об отце, который хочет доверить мне свою дочь? — спросил я его.
В горшке у Маноли лежала курица.
— Сколько девушке лет?
— Ей, должно быть, около семнадцати.
— В таком случае, ее отец самый настоящий дурак, — заключил Маноли с ухмылкой.
— Посмотри, может быть, тебе удастся устроить ее служанкой у леди Нэтчбулл-Хьюгессен, — вмешался в разговор Мустафа.
— Неплохая идея, — сказал Маноли с улыбкой. — Я всегда ночую дома, она вполне может спать в моей комнате.
— И в какой-то вечер ты наверняка не пойдешь домой, — заметил я.
Мы продолжали шутить. Я громко смеялся.
— Твоя Эзра красива? — спросил Маноли.
— В семнадцать лет трудно быть другой, — ответил я. — Я и вправду поговорю с леди Нэтчбулл-Хьюгессен.
Только после этих слов я понял, что действительно было бы неплохо найти для Эзры работу в посольстве. Опа могла бы стать моей помощницей.
— Она может оказаться полезной для всех нас, — сказал я, улыбнувшись.
Маноли и Мустафа ухмыльнулись.
Теперь я не переставал думать об Эзре, и это связывалось с мыслью, что угрожающие тени существовали только в моем воображении и что нет причины не продолжать начатое.
В одно прекрасное утро я отправился к леди Нэтчбулл-Хьюгессен.
Я рассказал — ей, что одна моя родственница, молоденькая девушка, на днях приезжает в Анкару и ей негде остановиться. Не нужна ли она случайно леди Нэтчбулл-Хьюгессен?..
Она холодно выслушала меня. Служанка ей не нужна, но девушка на несколько дней может остановиться в посольстве, пока не найдет чего-нибудь подходящего. Она сказала это с видимым безразличием.
— Очень благодарен вам, мадам, — сказал я и, поклонившись, вышел из комнаты.
Во время разговора с леди Нэтчбулл-Хьюгессен я тщательно изучал ее. Как жена посла будет реагировать на мою просьбу? Но было ясно, что она ни в чем меня не подозревала. Никто не знал, что Цицероном был я. В тот день я чувствовал себя на седьмом небе. После второго завтрака посол, как и обычно, играл на рояле. В тот день он позвонил и спросил стакан фруктового сока. Я принес его и несколько минут почтительно слушал музыку.
— Ваше превосходительство, вы прекрасно играете, — позволил себе заметить я.
— Благодарю, вас, — ответил он с улыбкой.
Я закатил глаза и, приложив руку к сердцу, начал петь арию из «Летучего голландца».
Как я уже сказал, в тот день я чувствовал себя на седьмом небе. В середине фразы я остановился с виноватым выражением лица.
— Извините меня, ваше превосходительство. Сэр Хью улыбнулся и кивнул.
— У вас неплохой голос. Похоже, что вы учились.
— Да, ваше превосходительство, я учился в стамбульской консерватории.
Сэр Хью взял несколько аккордов и улыбнулся. Я сразу узнал знакомую мелодию. Положив руку на рояль, я запел:
Посол аккомпанировал превосходно. Он вел мой голос, как настоящий музыкант.
Нет, он, конечно, не подозревает меня.
Музыка унесла нас далеко-далеко. Комнату заполнили чудесные звуки.
Песня кончилась. Каждый из нас расточал комплименты другому. Выйдя из гостиной с пустым стаканом, я решил, что у меня нет причин бояться посла.
Он играл более часа. Музыка разливалась по всему дому. За это время я успел сфотографировать несколько документов. В одном из них упоминалось, что 14 января 1944 года должен быть произведен налет авиации союзников на Софию.
Выйдя из своей комнаты, я неожиданно натолкнулся на Мару. Посол все еще играл.
Она стояла у служебного входа с коляской, в которой барахтался ребенок Басков.
Я строго посмотрел на нее: она ведь никогда раньше не бывала здесь.
Мара склонилась над ребенком:
— Вот где работает твой папочка…
По-прежнему склонившись над ребенком, она взглянула на меня. Я заставил себя улыбнуться и сделал вид, что заинтересовался ребенком, и даже поиграл с ним двумя пальцами.
— Какая ты стала большая! — воскликнул я. Мара заулыбалась.
Затем тихим, сдавленным голосом она сказала, что слышала, как мистер Баск сказал жене, что из Лондона только что прибыли несколько агентов секретной службы.
Я потрепал щечку ребенка, и Мара медленно пошла за коляской.
Итак, она предупредила меня.
Я потерял счет времени с тех пор, как начал играть в опасную игру. Тогда была осень, а теперь уже зима. Я не замечал, как одна за другой бежали недели. Для меня все дни были похожи один на другой. Я жил в постоянном нервном напряжении. У меня в жизни не было ничего, кроме безумной жажды денег, риска и страха.
Стоял январь. Тепло укутанный ребенок с румяными от мороза щечками напомнил мне о том, как быстро идет время.
Я поспешил в свою комнату, собрал деньги, пленку, приспособления для фотографирования, прикрыл все это фраком посла, к которому пришил несколько пуговиц, и спрятал все это под лестницей.
Теперь, когда под ковром денег не было, я впервые почувствовал ничтожность всего того, что я сделал.
Мара предупредила меня вовремя.
Когда сэр Хью позвонил мне, в его кабинете находились еще три человека. Когда я вошел, двое оценивающе посмотрели на меня и потом долго, внимательно рассматривали меня с профессиональным недоверием. Третий сидел на корточках в углу. Там находился хорошо замаскированный сейф, который он, видимо, исследовал.
— Принесите, пожалуйста, нам кофе, — сказал сэр Хью. Тон его голоса был, как и обычно, дружелюбный.
Интересно, думал я, эти три агента только что прибыли или же давно находятся в доме? А что, если сэр Хью просто умышленно задержал меня в гостиной у рояля, чтобы эти люди могли спокойно обыскать мою комнату?
Когда я подавал им кофе, все они, как мне показалось, испытующе смотрели на меня.
— Сколько времени вы уже служите у меня, Эльяс? — по-французски спросил меня сэр Хью.
— Три месяца, ваше превосходительство.
— Я им очень доволен, — пояснил он по-английски. Все трое молчали.
Один из них сказал мне по-английски:
— Принесите молока, пожалуйста. — Хорошо, — ответил я.