— Скажите Мустафе, чтобы он принес еще одну чашку чая.
— Я сейчас же скажу ему, мадам.
Я повернулся, будто бы собираясь идти на кухню. Ее голос остановил меня.
— Эзра может не уходить сегодня, — сказала она более мягким голосом. — Но она не может жить здесь бесконечно.
Она кивнула мне и надменной, величавой поступью направилась в свою комнату., Я пристально смотрел на нее.
— Я вам многим обязан, мадам, — пробормотал я и вошел в комнату, где стоял сейф. Мне и в голову не пришло, что было бы разумнее сначала узнать, ввернула ли Эзра пробку на место. Но мне хотелось поскорее избавиться от документов.
Я открыл сейф, положил бумаги в ящик и снова закрыл его. Сигнальная система молчала. Я пошел на кухню.
— Чай для леди! — крикнул я. Мустафа вытаращил на меня глаза:
— Ты себя хорошо чувствуешь?
— Ты должен отнести ей чай!
Не имея сил контролировать себя, я ушел, сильно хлопнув дверью.
На лице Эзры появилось беспомощное, виноватое выражение.,
— Пробка разбилась, когда я пыталась поставить ее на место, — прошептала она.
Итак, нашелся человек, на котором я мог сорвать зло. Вероятно, я был всем обязан тому, что пробка разбилась, но это не успокоило меня.
— Возьми новую пробку! — закричал я.
— Я не виновата, — заикаясь, проговорила она.
— Ты мне больше не нужна! — крикнул я ей. — Ты и минуты не можешь оставаться в посольстве.
Ноги у меня подкашивались.
Эзра опустила голову и поэтому не заметила, в какую я впал панику.
В этот раз мы встретились с Мойзишем по его просьбе не в машине, а в его кабинете, приняв те же меры предосторожности, что и во время первого визита. Я опять пролез через отверстие в заборе за сараем с инвентарем.
Меня принял господин Енке.
— Мойзиш придет через несколько минут, — сказал он и улыбнулся. В его глазах я прочитал похвалу.
— Если немцы не примут соответствующих мер, Турция вступит в войну, — сказал я ему и рассказал содержание последних документов.
— В таком случае, мы немедленно сделаем представление турецкому правительству, — проговорил он.
Вскоре появился Мойзиш, и я передал ему пленку. Фон Папен позже писал в своих мемуарах: «Информация Цицерона была весьма ценной по двум причинам. Резюме решений, принятых на Тегеранской конференции, были направлены английскому послу. Это раскрыло намерения союзников, касающиеся политического статута Германии после ее поражения, и показало нам, каковы были разногласия между ними. Но еще большая важность его информации состояла прежде всего в том, что он предоставил в наше распоряжение точные сведения об оперативных планах противника».
Эти сведения они получили. Но смогут ли они удержать Турцию от вступления в войну?
Я чувствовал себя защитником интересов Турции, хотя и непрошеным.
— Я выступаю от имени моей страны, — высокопарно сказал я как-то Эзре и тут же хвастливо добавил: — правда, за мою работу мне платят огромные суммы, но из кармана иностранного государства. Я истощаю не турецкую казну.
Эзра слушала меня с благоговением. В ее глазах я был великим человеком.
Я купил ей одежду в знак благодарности за то, что сигнальный звонок не зазвенел. Она сочла этот подарок великодушным жестом героя, который, по ее мнению, мел все основания сердиться на нее и даже быть грубым с ней. Эзра не могла больше оставаться в посольстве, и я сказал ей, что она будет теперь жить на «вилле Цицерона».
— О, я так рада! — воскликнула она.
— Почему?
— Боялась, что вы отошлете меня обратно, к родителям.
— Я должен был бы сделать это, — сказал я сурово. — Возможно, начнется война.
— Я хочу остаться с вами, — тихо проговорила она и опустила глаза.
Я сделал вид, что не расслышал ее последних слов.
— К пятнадцатому февраля все прояснится.
— Неужели нельзя сделать так, чтобы ее не было? — спросила Эзра с детской наивностью.
— Возможно, я уже предотвратил ее, — сказал я самодовольно, — но еще не уверен в этом.
Эзра смотрела на меня с благоговением, и я наслаждался этим.
Итак, я был знаком с планами великих людей, в чьих руках находились судьбы целых народов. Мне удалось завладеть секретами, от которых зависело очень многое. В то же время я с любопытством наблюдал, как Мара ссорилась с Эзрой.
— Ты дождешься, что я уеду с миссис Баск в Лондон, — заявила она.
Но это не тронуло меня. Я уже не боялся, что Мара предаст меня: она была слишком слаба. Уже в течение длительного времени она отступала и веда лишь сдерживающие действия.
Я привез Эзру к себе домой. Мы приехали на такси с чемоданом и ящиком с платьями, которые я купил ей в самом модном магазине.
— Как ты осмелился! — воскликнула Мара.
Я рассмеялся, и это окончательно освободило меня от страха, который охватил все мое существо при встрече с леди Нэтчбулл-Хьюгессен.
— Уж не думаешь ли ты, что она моя любовница?…Дни шли. Я был внимательным камердинером посла
и в то же время ежедневно фотографировал его секретные документы. Жена посла была настроена ко мне дружелюбно: я аккуратно выполнял все ее желания. Вопрос о вступлении Турции в войну все еще не был решен.
— Она твоя любовница? — как-то спросила меня Мара.
— Не твое дело.
— Миссис Баск опять просила меня поехать с ней в Лондон. Что ты мне посоветуешь?
— Что ж, Лондон — прекрасный город.
Вопрос о вступлении Турции в войну был решен первым. Фон Папен сделал представление турецкому правительству. Сведения о секретных соглашениях, которые он получил от меня и которые столь сильно удивили анкарское правительство, дали туркам возможность избежать войны. Турецкий министр иностранных дел дал английскому послу отрицательный ответ. Я сфотографировал его. Папен писал:
«Благодаря Цицерону ответ турецкого правительства союзникам от 12 декабря лежал на моем столе через несколько дней. Менеменджоглу заявил, что ввиду совершенно недостаточного поступления предметов снабжения турецким вооруженным силам закончить подготовку к Салоникской операции к середине февраля невозможно. Эта нота сильно разочаровала западных союзников…
Таким образом, — писал он далее, — Гитлер знал, что задуманное Черчиллем наступление на Салоники в феврале не состоится… 3 февраля английская военная миссия покинула Турцию. Знаменательно и то, что маршал авиации Линнель, который должен был возглавить наступление на Салоники, намеченное на 15 февраля, также покинул страну… От Балканской операции вынуждены были отказаться».
Сфотографировал я и телеграмму, содержавшую текст турецкого отказа, который сэр Хью послал в Лондон. Его гнев нашел отражение и в депешах, отправленных им в Лондон; их я тоже сфотографировал. В них он предлагал разорвать отношения с Турцией.
Я фотографировал все документы и чувствовал большое облегчение в связи с тем, что угроза войны, нависшая над моей страной, миновала. И это произошло не без моего участия, чем я, конечно, гордился.
Сэр Хью должен был провожать маршала авиации Линнеля.
— Какой сегодня чудесный день, ваше превосходительство, — заметил я, подавая ему костюм.
— Если бы вы знали, как мало интересует меня погода, — ответил он. Но откуда он мог знать, что я имел в виду не погоду?
В то время как сэр Хью прощался с маршалом авиации Линнелем, я вытирал слезы на глазах у Мары. Она осталась верной миссис Баск и сопровождала ее в Англию.
— Я не сержусь на тебя, — сказала она на прощание.
В эту ночь Эзра стала моей любовницей. Когда много лет спустя я снова встретил Эзру и мы разговорились, она сказала с улыбкой:
— Ты выпроводил Мару и в два счета обвел меня вокруг пальца. Но ты не подумал о женщине, которая так много значила для тебя. Ты тогда даже не знал, что Корнелия существует.