И такое наивное, радостное представление о войне продолжалось до первой бомбежки. Отсидев первый раз несколько часов в бомбоубежище, когда земля тряслась от взрывов авиабомб, словно в лихорадке, когда с потолка и стен при каждом взрыве сыпался песок и глина, когда единственная электрическая лампочка при каждом взрыве подмигивала, словно подсчитывая количество сброшенных бомб, когда я увидел неподдельный страх в глазах взрослых, мое представление о войне изменилось. Но это будет несколько позже.
Выскочив в коридор, я увидел, что почти у каждой двери, которые вели в комнаты, стояли столы, на некоторых из них были швейные машинки, за каждым столом сидели женщины, и все, кто на машинке, кто простой иголкой, шили вещевые мешки своим мужьям. Многие из них тоже были с заплаканными глазами. Я не мог в тот момент понять причину их печали. Мне казалось, что нужно радоваться, а не реветь до красноты глаз.
С этого дня во всех комнатах радио не выключалось ни днем, ни ночью. Стоило только из «тарелки» прозвучать непонятному мне слову «совинформбюро», как люди бросали все свои дела и разговоры и все свое внимание устремляли на говорящую «тарелку», из которой строгий мужской голос, чеканя каждое слово, словно звонкую монету, называл города и населенные пункты, которые наши войска оставили после продолжительных и кровопролитных боев. Можно сказать, что географию своей страны я начал изучать по этим сообщениям. До этого о существовании других городов я даже не подозревал.
Почти сразу же после сообщения по радио о начале войны мужское население поспешило в военкомат за повестками для отправки на фронт. Некоторым вручали повестки прямо в военкомате, кому-то присылали домой, а кому-то и отказывали в отправке. К таким отказникам относился и наш отец. Много раз, возвратившись с работы, он отправлялся в военкомат с требованием как военного специалиста отправить его на фронт. Но каждый раз получал отказ ввиду того, что на всех работников электростанции была наложена так называемая «броня» и был приказ таких людей на фронт не брать. Я никогда не видел отца не то чтобы пьяным, но даже навеселе. После очередного, я не знаю какого по счету, безуспешного похода в военкомат отец умудрился с досады хорошо выпить и, придя домой, начал бросать горшки с цветами на пол, громко и злобно кого-то ругая. Он так разошелся, что матери пришлось приложить немало усилий, чтобы уложить его и успокоить. Мы с сестрой так были перепуганы непривычной для нас сценой, что матери пришлось потом и нас долго успокаивать. Через какое-то время отец снова пошел в военкомат, и ему на сей раз было поручено организовать партизанский отряд из местных жителей, обучить людей военному делу и отправиться в немецкий тыл.
БУКВАЛЬНО ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ОТРЯД БЫЛ СФОРМИРОВАН, И ОТЕЦ НАЧАЛ ОБУЧАТЬ ЛЮДЕЙ ВОЕННОМУ ДЕЛУ В ЛЕСОПАРКЕ, ГДЕ ДО ЭТОГО МЫ, РЕБЯТИШКИ, ИГРАЛИ В ВОЙНУ. Занятия проходили недалеко от нашего дома, и частенько мама поручала мне отнести обед отцу в лесопарк, где я, отойдя в сторонку, чтобы не мешать, с большим любопытством наблюдал, как будущие партизаны ползали по-пластунски, бросали учебные гранаты, копали в земле небольшие ямки, залезали в них, а потом маскировались подручной зеленью.
Вопреки утверждению взрослых о том, что наша армия не пустит фашистов на нашу территорию, а разгромит в приграничных районах, по радио каждый день называли все новые и новые города и населенные пункты, которые наши войска оставляли немцам после продолжительных и упорных боев. Если вначале назывались города южных районов страны, то спустя очень короткое время стали звучать районы, находящиеся сравнительно недалеко от Ленинграда.