Несмотря на опасения людей, что все чаще появляющиеся немецкие самолеты обязательно разбомбят электро– и железнодорожную станции, все пролетали мимо этих объектов, словно потеряли интерес к ним. Люди, разбирающиеся в военном деле, понимали, что немцев сейчас интересуют более крупные дела. При их завершении может дойти дело и до нас. ЭЛЕКТРОСТАНЦИЮ НАКРЫЛИ МАСКИРОВОЧНОЙ СЕТКОЙ, ВО ВСЕХ ДОМАХ ОБЫЧНЫЕ БЕЛЫЕ ЛАМПОЧКИ ЗАМЕНИЛИ НА СИНИЕ, СТЕКЛА ЖИЛЫХ ДОМОВ И ВСЕХ УЧРЕЖДЕНИЙ ЗАКЛЕИЛИ ПОЛОСКАМИ БУМАГИ КРЕСТ-НАКРЕСТ, ВСЕХ ЖИТЕЛЕЙ ОБЯЗАЛИ В ВЕЧЕРНЕЕ И НОЧНОЕ ВРЕМЯ ЗАКРЫВАТЬ ОКНА ЧЕРНЫМ, ПЛОТНЫМ МАТЕРИАЛОМ, ЧТОБЫ ИЗ ПОМЕЩЕНИЙ СВЕТ НЕ ПРОНИКАЛ НА УЛИЦУ. Была создана специальная комиссия, которая проверяла светомаскировку каждый вечер, и нарушителей в грубой форме предупреждали, а при многократном нарушении грозили судить как предателей и шпионов. Каждый вечер, прежде чем включить свет, окна плотно законопачивались каким-нибудь темным материалом.
Вечером некогда хорошо освещенный уличными фонарями и окнами домов поселок погружался в темноту, и казалось, что он вообще исчезал с лица земли на всю ночь. «Белые ночи» стали казаться темней, а на сером небе звезды стали сверкать ярче, и казалось, что их количество значительно увеличилось.
Фронт неумолимо и стремительно приближался к Ленинграду. Уже не только военные стратеги, но и простые люди стали понимать, что фашистские войска нацелены на город. У кого была возможность, отправляли детей в центральные районы страны к родственникам, подальше от города. Так, например, моего друга детства отправили к бабушке в Тихвин, а туда пришли немцы, он попал в оккупацию, и я его больше не видел. Многие стали закапывать ценные вещи в землю. В их числе были и наши родители. Они вместе с нашими соседями, Медовыми, выкопали глубокую яму в сарае и закопали там огромный сундук с особо ценными вещами. Мне довелось присутствовать при этом захоронении, я даже и сейчас могу показать примерно это место. Дело происходило поздним вечером, и на улице было уже очень темно. После войны мы в Невдубстрой не вернулись, и поэтому Медовы откопали этот сундук, пользовались и нашими вещами тоже. При встрече с ними в шестидесятые, послевоенные годы, они не вспомнили о наших вещах, и я сделал вид, что про это уже забыл.
С каждым днем все меньше и меньше оставалось мужчин в нашем поселке. В одиночку и небольшими группами, с вещевыми мешками за плечами, сопровождаемые плачущими женщинами и стайками детей, каждый день шли на вокзал или на пристань, чтобы отправиться на сборные пункты, которые были расположены в Волховстрое и Ленинграде. Занятия в партизанском отряде заканчивались, и уже был назначен день отправки его на сборный пункт. В нашей семье наступили черные дни. Все были еще живы, но настроение у всех было такое, словно уже кого-то схоронили. Все последние дни перед отправкой отца на фронт глаза у матери не просыхали от слез. Занимаясь своими повседневными делами и укладывая какие-то вещи в отцовский походный мешок, она постоянно смахивала набегающие на глаза слезы рукавом, когда руки были заняты, или платочком. Отец же выглядел бодрым и веселым. Возвращаясь вечером из лесопарка, где он обучал молодых партизан, несмотря на усталость, он находил время поиграть с нами, ребятишками. Постоянно успокаивал мать, убеждая ее, что война скоро кончится, и они с победой вернутся домой. Но если судить по тому, что после этих разговоров глаза матери не становились суше, и она все так же продолжала смахивать слезы с глаз, можно сделать вывод, что она этим словам не очень-то верила и что у нее на этот счет было другое мнение.
НЕСМОТРЯ НА ТАКОЙ ОПТИМИЗМ И ВЕРУ В СКОРУЮ ПОБЕДУ, ОТЕЦ НЕОДНОКРАТНО МНЕ НАПОМИНАЛ, ЧТОБЫ Я НИКОГДА И НИКОМУ НЕ ГОВОРИЛ О ТОМ, ЧТО МОЙ ОТЕЦ ПАРТИЗАН И ТЕМ БОЛЕЕ ЧТО ЗАМЕСТИТЕЛЬ КОМАНДИРА ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА. А накануне отъезда на фронт подарил мне большой финский нож с красивым кожаным чехлом для него, с наказом о том, что если придут сюда фашисты, чтобы я бил их этим ножом, защищая свою семью, так как я остаюсь в семье единственным мужчиной. Видимо, как военный специалист, он понимал, что такой вариант вполне возможен. Желая захватить Ленинград, фашисты могут не взять город с ходу, в лоб, и вынуждены будут окружить его. И тогда наш район может быть оккупирован. Немцы действительно заняли наш поселок, но защитить свою семью я так и не сумел. Я даже не помню, куда подевался отцовский подарок. Сейчас приходится только сожалеть об этой потере.