То же головокружение. Тот же взрыв эмоций. До чего это просто, подумала я, до чего же просто. Не нужны никакие особые приемы, громкие слова — для пущей многозначительности — и глубокие идеи — чтобы показать, как умен автор. Никакой позы, никакой рисовки. Все, что пишет Фанте, соответствует ему, его сущности, его душе, тому, какой он есть на самом деле, — каждый день. Как будто внутри у него — в кишках и в сердце — образовались какие-то маленькие пружинки, обладающие способностью перетекать к читателю под кожу. Я прыгала от одной к другой и не могла остановиться.
«Как-то вечером я сидел на кровати в номере отеля „Банкер-Хилл“, в центре Лос-Анджелеса. Это важный вечер в моей жизни, потому что я должен решить, что делать с отелем. Или я плачу все, что задолжал, или выметаюсь вон. Именно так сказано в записке, которую хозяйка подсунула мне под дверь. Действительно серьезная проблема, требующая к себе пристального внимания. Я решаю ее так: гашу свет и ложусь спать».
У меня на столе звонит телефон, кто-то подходит ко мне и о чем-то спрашивает, протягивает мне какие-то бумаги и говорит, что это срочно. Но я ничего не слышу. Широко разложив согнутые в локтях руки, я не отрываюсь от книги. Пробую на вкус каждую фразу. Это я сижу на кровати Бандини, как раньше пряталась в комнате Сережи Каренина.
«Мне было тогда двадцать лет. Зараза, говорил я себе, не дергайся, Бандини. У тебя есть десять лет, чтобы написать книгу, так что успокойся. Тебе надо продышаться, пойти пошляться по улицам и посмотреть, что же это такое — жизнь. Твоя проблема в том, что ты ничего не знаешь о жизни».
Мне тоже двадцать лет, правда, с хвостиком. Я тоже ничего не знаю о жизни.
Я учусь писать, потому что, думаю, мне нравится «этим» заниматься. И я не умею ничего другого. «Это» поможет мне приобрести зачатки личности. Денег у меня нет. Друзей нет. Впрочем, есть подтянутая блондинка. Возможно…
Но о жизни я все-таки не знаю ничегошеньки. Живу как живется, порой огрызаясь, чтобы защитить себя. Я нетерпелива, временами груба, легко впадаю в злобу. Я ненавижу этот мир, в котором мне нет места. Я ненавижу людей, которые выглядят так удобно устроившимися в мире, где мне нет места. Ненавижу и завидую им. Как им удается так разговаривать, так ясно выражать свои мысли, иметь такую гладкую кожу и такие красивые прически? Что они сегодня ели? Каким мылом мылись? Какие книги читали? Кто их слушал, когда они лопотали свои первые слова? Кто их подбадривал, кто радостно хлопал им в ладоши? Они родились во всеоружии. Защищенными и уверенными в себе. Я лезу из кожи вон, чтобы стать на них похожей, но все, чего я добиваюсь, не более чем жалкая карикатура. Я — бледное подобие того, чем мне, по моему убеждению, следует быть. Я только и делаю, что притворяюсь. Вот, перекрасила волосы и стала блондинкой. Сотворила себе изумительный цвет лица. Улыбаюсь в тридцать три сияющих белизной зуба. И подбираю какие-то ошметки той жизни, которой они управляют так легко и непринужденно. У них бронь, а я торчу стоя, качаясь. Я в списке очередников.
В голове теснятся беспорядочные обрывки каких-то образов. Цыган, исполняющий роль моего отца. Парень в амбаре, нарядившийся фермершей. Еще один парень, пытавшийся разрезать меня на отдельные части. Начальник в коричневом и начальник в сером. Мужчина с короткими руками. Мои истории, в которых я помимо собственной воли выступаю то жертвой, то палачом. Жизнь долбит меня по башке, я в ответ лягаюсь, но по-прежнему ничего не понимаю. И все повторяется снова и снова.
Я подняла глаза на подтянутую блондинку.
Она опять говорила по телефону, свободной рукой что-то записывая.
Почему она делала все это для меня? Почему дарила мне бесценные сокровища, ничего не требуя взамен? Расход-приход, расход-приход — вот правило жизни. Ее щедрость внушала подозрения. Всякая щедрость внушала мне подозрения.
И вот все эти вопросы отпали сами собой.
У меня появилось сразу два новых друга — Фанте и Буковски. Они станут разговаривать с моей душой, а мне даже не придется вешаться им на шею, чтобы потом безжалостно бросить.
— Знаешь, когда ты отдавалась первому встречному, ты как будто сама себя убивала. Вспомни того толстогубого, в тот вечер, когда мы с тобой познакомились…
— Нет, я всегда говорила себе: откуда мне знать, может, он хороший человек. Мне так хотелось, чтобы меня любили. Чтобы на меня смотрели.
— И ты сейчас же приписывала ему все мыслимые и немыслимые достоинства, возводила его в ранг идеального мужчины и возносила на вершину пьедестала. Что ему еще оставалось, кроме как катиться оттуда кубарем? А ты начинала его ненавидеть и мучилась оттого, что дала себя провести. Но ты сама себя провела…