Стала я каждый день думать: что делать? И вот прихожу в кабинет к начальнику: мне жить невозможно. И вот он предложил: бери ссуду, дают семьям погибших, а я в стройке помогу. И я решилась взять, раз начальник так говорит. Вырешили лесу, и началась моя стройка.
Сначала приступила я к фудаменту. Из горкомхоза пришли, отмерили место. И я наняла ложить фудамент, и мне делал старичок Мязин. Сложали 6 метров на 6 метров. И комисия пришла из горисполкома, и говорят: убирай, не правильно поставили. Я убрала и пришлось на горкомхоз в суд подавать. Я етому старику отдала за работу 1200 рублей. И вот высудила ети деньги. И снова стала ложить фудамент на друго место. И там тоже не правильно. Я на третье место поставила. Ето оне распоряжаются, я не своей волей, но уж больше не стала судица с ними, надоела ета переживания.
Когда поставила фудамент, я стала строица. Мне вырешили суду – 1000 рублей давали мне помаленьку: сколь построила, какие-то проценты выделяли. Нанимала пилить лес. Потом вывезла к месту, лес распиливала на плахи и на тёс. Когда распиливала бревно – упало на ногу, и долго болело. Плотников нанимала двоих, а один ушёл, что-то их мир не взял. И вот один строил. Всё распределил – какой лес – куда, и мне сказал: хватит лесу. Вдруг, когда построил, смотрю – он меня кругом обманул: надо по две матки, а он – по одной, и говорил 12 рядов будет, а поставил 11 рядов. Етот лес продал моему соседу Ковунову. Но не стала связываться: я очень устала и ослабла. Везде всё сама. Так было тижоло. Сама возила лес на распиловку, сама ездила за мохом, брала в болоте. Везде всё хлопотала, с утра до ночи. Всё везде – обман. Начальник шахты, он обещал мне помочь, но расшитался, и уехал. Заступил новый, Иленок, он начал сам строить. Он – приезжий.
И вот я пришла к нему просить помочь, а он мне говорит: нет у меня рабочих, ни чем я тебе не помогу. А я ему говорю: вот, Господи благослови, и не слава Богу. А он мне: нет никаких богов. И я заплакала и пошла. Вот вся помощь.
А тут ещё ночью подъехали и украли две балки. И знаю кто, но что же я поделаю?! Раз я одинока, оне что-нибудь наделают. Такая тижолая моя стройка. Думала, я слягу в постель. Как только я себя поборола, не свалилась?
Когда Пете принесли повестку, он мне говорит: я иду не в свою очередь, за кого-то, но не знаю, а через год я узнала, что он ушёл за начальника шахты, за Павла Антоныча. И вот я расстроилась, что недаром он ко мне был ласковой: видит – я была смелая, и он быстро смылся, уехал в Кисловодск. Там купил дом. Но он жил до 75 лет, умер, а я всё злилась на него: вот, что творилось. Ну, что же, такая, видно доля моя.
Когда я выстроилась, пришёл тот день, когда переходить в новай дом. Собрала своех детынек, и отправились вечером, коровушку взяли с собой, хлеба пол булки, как пологаица. Юра нёс, чтобы первому с хлебом зайти. Тут не стали ужинать, чтобы – в новом доме. Новый дом был далеко, шли тихо. У меня слёзы на глазах, но я терпела, детям не показывалась, что я грусна. Я и рада, и тижоло: нет у детей отца.
Вот пришло, зашли мы в новый дом. И начали садиться ужинать. Я поставила икону в угол, говорю: Юра, давай хлеб. А он говорит: я по дороге потерял. И вот мы и ахнули. Больше у нас нечего есть. Ну, я нашла муки два стакана и сварили болтушку. И поели, и легли спать, очень рады – теперь нас не будет дождь проливать. Маленькай Витя, ему было 6 лет, он спрашивает: мама, дождь будет, мы не пойдём к людям спать? Нет-нет, сынок, у нас крыша нова, не прольёт. И он улыбнулся, и запрыгал. Зашли в дом в 1947 году.
Встали утром – сонце в окошке, так весело! Так хорошо! Не помню, чтобы так у нас было. Дети спят. Я стою у окна и смотрю на улицу, и сама себе не верю, что мы будем жить в новом дому. А слёзы градом лились, что одного не хватает, нет у детей родного отца.
Оне встали радёшеньки: мама, как весело! Маленькай Витя: мама, мы не пойдём больше в балаган? Нет, миленькай Витя, не пойдём.
Вот до чего я намучилась, что сама не верю. Подошла к стене и потрогала: нет, не упадёт стена, не шатается. Своим глазам не верю.
И вот снова сварили болтушку. Поели, и я пошла свой балаган посмотреть. Подхожу к нему и ахнула: крыша вся провалилась, вся рухнула. И все люди подходили и удивлялись – как она вас выпустила. Все удивлялись. Одна женщина, я её не знаю, она говорит, что в доме людей не давит крыша. И вот, надо же, выпустила нас. Посмотрели люди и говорят: матка-то на чём-только держалась, – одни гнилушки. Ета гнилая матка у меня в глазах осталась, удивительно, на чём держалась, видимо, Бог есть, пожалел нас.