Одно время объявили в школе собрание на счёт выборов, шло долго. Когда кончилось, учителя объявили: теперь начинаем школьное собрание. Вот началось. Поговорили немного, я сидела на третий лавке от сцены, и вот одна учительница показала на меня пальцем и говорит: Писанова, встань и расскажи, как воспитываешь детей. У меня растерялся ум: то ли я хороша, то ли я плоха. Пока я думала, оне в ето время добавили, что очень воспитанные 2 мальчика – Лёня и Юра – тогда мне лехчи стало. А народу стало интересно услыхать, что я скажу и сделалось в зале так тихо, что муха пролетит и не слыхать. Я встала и говорю: когда же мне их воспитывать, работаю и дома, и в поле, их мало вижу, но обязательно в неделю раз садимся за стол все пятеро. Хотя Вите было три года, он тоже садитца с нами, и я им говорю: вот, мои милые дети, вы видите, как мне трудно жить малограмотной, тижоло, вот вы учитесь хорошо, папы нет, мне вас некогда заставлять. Вот и всё мое воспитание. Но оне очень прилежно слушали меня, и выполняют мой приказ. И весь народ слушали, и я была благодарна, что меня хвалили. Я их никогда не ругала сильно, как-то я любила им рассказывать, разъяснять, а оне любили меня послушать. Я ни каково ребёнка полуумом не обзывала. Клава и Лёня, и Юра, и Витя всю жизнь оне были скромные, мне легче растить. Я видала у своех подруг, как оне детей обзывают не красиво всяками словами, обзывали и били сильно, етого у мена не было. Я вела себя скромно, не гуляла с мужиками, себе я не делала наслаждений, не смотрела на подруг, что оне творили, я только ждала своих детей, когда оне вырастут, и вот моя радость будет, а пока я их рощщу, мне ни кого не надо.
Жись тижолая была. А мне хочется детей выучить. Я с молоду себе вопрос поставила, что пусть у меня жизни ни будет, так уж мне не повезло, а детей буду учить. Пусть им легче будет жить.
Но оне разъехались. Лёня – в Коркино, в техникум, а Юра – в Карабаш. Ну уж я не стала держать корову, стали привыкать без молока своёго.
И вот дочка Клава поехала в Челябинск учитца на счетовода. Но ей нужно помогать в питании. А как я, где я буду брать чего? И вот нашлась подруга Фрося, недалеко жила от нас. И говорит: я дам тебе денег, и ты что-нибудь наберёшь на Пласту, и там, в Челябинске продашь, и сколь-нибудь останетца барыша. И вот я поехала перепродать в первый раз с подругами. Я ещё не видала Транвай. И вот сели на Транвай, к знакомым поехали, нас было четверо. Доехали, остановился у знакомых Транвай, тут была остановка. Все сошли, а я осталась. Транвай пошол, я испугалась, думаю, он увезёт на край света, где я буду искать знакомых? Я ведь не знаю. И вот, не долго думала, взяла, да и упала с Транвая на сторону, и встаю с земли. Встала – передо мной милиционер, и говорит: зачем спрыгнула с Транвая. А я говорю: он увезёт на край света, а как буду искать знакомых? Он засмеялся и говорит: больше не падай. И, смотрю, мое подруги прибежали, тоже смеюца. Оне говорят: ты ведь можешь попась под Транвай. А я старалась, чтобы не попась. И всё было мне чудесно, когда я никогда не ездила в Челябинск. Стала ездить, и всё стала знать.
И стала доченьки помогать. Одно куплю подешевле, а продам подороже, и у меня останица. И так продолжала, стала смелая. Но, как-только я жива осталась? Всяки были ухабы, – Бог берёг.
Сколь в войну я трудов положила, только бы детей вырастить, да сберечь. Была у меня подруга хорошая Афрося Ярина. У ней было четверо, и у меня тоже – четверо. Но у ней была свекровь, она дома всё управлялась: и со скотиной, и с детями. И Фросе было легче жить. У нас с ней дочери были одинаковы годами, тоже – подружки. И вот оне у нас уже девушки стали взрослые. Мы их учили на счетоводов в Челябинске.
Я Клаве, дочке, купила плюшеву жакетку за 1200 рублей теми деньгами, молока наморозила кружков пять и хлеба взяла сколь-то булок, в общем – полный большой мешок. И поехали с Фросей в Челябинск. А как ехать? – только на подножках или на буферах, на дальних поездах.
И вот Фрося залезла на буфер, а ей мешки подавала. И вот я ей подала её мешок, а поезд тронулся. Я стала подавать свой мешок и скорей бегу на подножку. Поезд пошёл, а Фрося кричит: я уронила твой мешок промеж буферов. Я ахнула. Я не знаю, что делать, а поезд идёт. Я бросилась на землю, упала и лежу. А поезд идёт. Вот, думаю, что не задевает меня, и не шевелюсь. Лежу, а колёса стук-стук. Мне показалось, что вечно идёт поезд. Слушаю: тихо стало. Я поднимаюсь с земли: темнота кругом. Ето было в час ночи. И вот думаю: куда идти, в какую сторону? Я ведь живая осталась. И смотрю: где много огней, туда пойду. Взвалила мешок на плечи, до чего он тяжёлый, и думаю: поэтому и Фрося не могла удержать. И вот станция. Я зашла и села на сидение, на лавочку. Сначала – ничего, сижу. А через 10 минут я задрожала и стала вспоминать, как я живая осталась. А рядом люди говорят: что дрожишь, тепло. Ето было зимой. Я им ничего не рассказывала, потому что некогда было говорить, подошёл второй поезд.