Он, Петя, прожил со мной при войне больше году. 42-й год его взяли. Я ездила менять вещи на Осейку в деревню, иду домой, и мне по дороге сказали: Пете повестка, я так и ахнула. И у меня ноги никак не идут. Подломились мои ноженьки, иду домой тиха и всё обдумала: вот кончилось моё счастие, жили с ним 14 лет. Встретил меня мой друг Петенька, я очень заревела. Он, как мог уговаривал меня: ты знаешь, Нюра, я чувствую, что я вернусь живой и здоровый. Говорит, что на склад придёт заведущим.. Но я его не слушала: не придёт домой, чуствует сердце.
На другой день его уже провожать стала я. Его провожать – ложу хлеб, две булки. А мне сын Юра говорит: зачем ты ложишь папе хлеба – его убьют. Я говорю: зачем ты так говоришь, ты скажи – папа придёт. А он повторил: нет, убьют. Ну, что он, ребёнок, чуствует. Вот и пошли к военкомату провожать. Вот сидели на крыльце и Петя его ещё спросил: Юра, я вернусь домой? А он ещё сказал: нет, тебя убьют. Ему было 5 лет.
Когда подъехала грузова машина, насели все и наш отец залез. А Юра кричит: папа, возьми меня в машину. И он его взял, подержал и отдал его. И вот последние минуты смотрели на него, а я держала Витю на руках. Ему было полтора года. И я плакала, я уже ослабла с горя. У меня руки не держали ребёнка. Кто-то его взяли у меня, и машина скрылась. В глазах был туман. Я свету не видела. Мне было 31 год. А детей четверо. Родных не было – один только свёкр, отец Петин, он был старинькай. Помочь было некому. И я как вздумаю, что у меня их много, я очень ревела, как дети уйдут на улицу. Реву без них, чтобы оне не видали.
На другой день встала и горько поплакала, детей не было в комнате. Я умылась и, кто ровно уговорил, ну, что же, я всё буду плакать, нет, я могу заболеть. Были дни солнечны, тёплые. Я на другой день встала пораньше и коровушку запрягла и поехала за чащей в лес. Там была делянка и много чащи. И вот, пока еду до лесу, всё реву. Как приехала в лес, и корову выпрягаю, и к телеге таскаю чащу. А коровушка пасётся. И вот натаскаю и зачинаю складывать, накладу и потопчу. Ещё кладу и запрягаю. Еду домой и так я довольная, что я привезла чащу. И вот я семь дней ездила, и много навозила. Идут люди, смотрют: вот молодец Нюра, ты в ето время и горе забудешь. И так пошла моя жизнь одиночества. Так себя я уговаривала: нет, не буду я сильно плакать, а-то я заболею – дети сиротами будут. И, как будто бы Бог ума дал! Помощников у меня не было, остались – 11 лет дочке Клаве, и 8 лет сыну Леониду, и 5 лет Юрию, и 1 год 6 месяцов Виктору. Вот оне какия малыши: надо только встать и ума дать. И не с кем поделиться горем, родных, близких нет. Стали дни идти.
Время идёт, дети растут. Пошли уже трое в школу. Дочь Клава 7 классов закончила, а потом, через год, поехала в техникум на воспитательницу. Год проучилась, даже не доучилась в Троицким и приехала бледная, её ветром шатает. Нет сил учиться голодом. Утром дадут ржаного хлеба 200 грамм, а ужинать – бульён с капустой, картошки нет. Очень был голод.
Жили мы на самом краю, наедине. Рядом с нами ещё Дёмины, Нюра жила с семьёй, с ней жила свекровь и золовка Тоня. И вот один случай. Корова у меня не доилась, хлеба давали по 300 грамм на день, и мы голодовали. Картошки не было. В погребе закопала на семена, потому что картошка была дорогая: мелкая по 300 рублей, а крупная – 500 рублей. Вот я её закопала, но голод заставил раскопать. Вытащила ведро, и рады мы. А всего было 20 ведер. Когда я наелась и пошла к соседям, к Дёминым, и похвалилась, что я картошку поела. На другой день пришла Нюра Дёмина и говорит: поедем в колхоз что-нибудь менять на хлеб. А я говорю: да, что-нибудь, но что же? Я набрала сукно, да шаль пуховую. Приехали и стала ходить по избам. Вот к однем прихожу, а оне ворожут в карты. Я им: пожалуста, поворожите, я детей оставила однех, сердце болит об них. И говорят: у тебя неприятность большая. Я – в слёзы. И, так бы я поехала домой, а колхозники не едут – оне нас привезли на лошадях, машины тогда не было. А пурга очень большая была. Но я со слезами упросила: что-то у меня не ладно. И вот приехала, и встречают дети со слезами. И говорят: мама, у нас на второй день, когда ты уехала, картошку украли, до одной картошки. Ну, что же делать, поплакали. И на том остались – без картошки.
Я привезла лебеду, выменяла на шаль пуховую. И стали на жерновах молоть и лепёшки стряпать. Картошки нет, и молока нет – корова не доилась. И у детей стал запор с кровью. Ходили на двор – ревут, и я с ними так же реву. Переживание было мне. Сено воровали Дёмины со стайки.
Трудно нам было: дорогу заносило снегом. В магазин за хлебом, и за водой невозможно было ходить. И вот дедушка Григорий взял себе избу получше, а нам отдал свою. И мы перешли в его балаган. Но он – проливает. Но мы рады и етому дому – с людями вместе, а-то одне были. Но вот перешли в дедушкин балаган, стали там жить. Конечно, нам легче стало среди народа, но не совсем хорошо. Он проливает очень сильно, когда дождь. И спастись негде. К соседям ходили спать, если ночью идёт. Жили так три или четыре года, не помню. Замучились. Опять слёз немало было.