И там — в утратах, в проторях, в потерях
прильнуть к морозным безднам бытия,
где гневом пен обшит угрюмый Терек,
серебряная льстивая змея.
Над пчельником немыслимых роений,
над газырями каменных светил,
где непостижный лермонтовский гений
невинную Тамару посетил!
«В День Космического Флота…»
В День Космического Флота,
в золотой голубизне,
Жизнь моя, моя Забота,
ты подумай обо мне!
Ты не думай, ты не думай,
о судьбе моей угрюмой
в золотой голубизне!
Жить, конечно, любо-мило,
смерть уныла и скупа, –
на земле моя могила,
в небесах моя тропа.
Где-то там брадатый кто-то
пьет галактик молоко.
В День Космического Флота
улечу я далеко!
И, как яхту на приколе,
как тоску в житейской школе, –
дотлеванья уголек, –
ты моей увидишь доли
абрис, призрак и намек.
Мир огромный – темный, темный,
злая нежить, волчья сыть…
В голографии объемной
оживу я, может быть.
Рухну в Осени Столистой,
очарованный прибой —
голубино-золотистый,
золотисто-голубой.
Не чинясь и не печалясь,
я спою, – постой, постой!
«Мы на лодочке катались
золотисто-золотой».
Жизнь моя, моя Забота!
Только ль свету, что в окне?
В День Космического Флота
не печалься обо мне!
Как ведро на коромысле,
жизнь мою уравновесь:
вот я в некотором смысле
пред тобой раскрылся весь!
Твой слепой межзвездный странник,
очарованный избранник…
Что ж, конечно, жизнь не пряник, –
погоди, подумай, взвесь!
Как квиточек лотереи,
в пальцах я теперь верчу
эти жалкие хореи,
это сальную свечу.
И когда в постылом пепле
потускнеет Облик Дня,
может, я ее затеплю
от небесного огня!
ИЗ ВОЗВРАЩЕНИЯ ДОН-ЖУАНА
Я дон Жуан, сродни морям и звездам,
я ветер, пролетающий в ветвях,
я дон Жуан, я просто вами создан,
и я любовь, и ненависть, и страх,
и лица женщин в яркой панораме,
я смысл и вздор, отрада и печаль,
я дон Жуан, я просто создан вами,
и вас мне вот нисколечко не жаль!
Я дон Жуан, вы только повитухи,
ну а во мне вселенная поет, –
летите, мухи, ах, летите, мухи,
на мой еще не отомщенный мед,
летите, мухи, ах, летите, мухи!
Ужель во мне вселенная поет?!
Что мне казалось? Что мне ночью снилось?
Что виделось мне в голубом чаду?
Любовь? Тревога? Радость или милость?
Ну, отвечайте, я ответа жду!
Я весь в тревогах дьявольской житухи,
так что ж во мне томится и поет?!
Летите, мухи… Ах, как горек мед!
Как горек мед! Как люди к славе глухи!
О нет, мне вас нисколечко не жаль!
Я дон Жуан, я просто создан вами,
я дон Жуан, отрада и печаль,
и лица женщин в яркой панораме,
и я любовь, и ненависть, и страх,
и ветер, пролетающий в ветвях,
сырой, как ветвь, сродни осенним звездам…
Я дон Жуан, я просто вами создан,
я дон Жуан, сродни морям и звездам,
я дон Жуан, я этот звездный прах!
«Вот и всё, что нам приснилось…»
Вот и всё, что нам приснилось,
что сквозь дрему позвало,
только молодости милость,
только месяца крыло.
Вот о чем в печали давней,
на краю седой земли
мы среди тревожных плавней
разговор ночной вели.
Вот о чем шумели ветви,
вот о чем шуршала тьма
ради раннего бессмертья,
ради позднего ярма.
«Проходят молодость, и старость…»
Проходят молодость, и старость,
и жизнь, воздавшая с лихвой
за все грехи, и плещет парус
над забубенной головой.
Стремглав проходит всё на свете
любовь, и ненависть, и страсть,
и только ветер, буйный ветер
корежит праздничную снасть.
И кормчий дремлет у кормила,
и, разверзая небеса,
тяжеловесные светила
вторгаются в Созвездье Пса.
ВОЗМЕЗДЬЕ
Душегуб сидит в подземной тюрьме,
не хочется называть его человеком.
Некогда был он себе на уме,
а теперь только призрак он в смысле неком.
Душегуб сидит в подземной тюрьме,
не хочется называть его человеком.
Миллионы загубленных у него на счету,
но, быть может, о жертвах забыл он начисто?
Но, быть может, постиг своих дел тщету?
Миллионы загубленных у него на счету,
но порою количество переходит в качество.
Человека, умертвившего десяток других,
убивают на электрическом стуле,
чтоб на шкуре своей в смертный час он постиг,
человек, умертвивший десяток других,
всем хребтом арифметику эту простую.
О, как вяло шагает Возмездье во мгле,
истекавшее кровью в бесчисленных гетто,
о, как вяло шагает Возмездье во мгле,
есть весы и сто казней у них на шкале,
о, как вяло шагает Возмездье во мгле,
а бессонная совесть всё ищет ответа.
За окном моим листья осенние ржавы,
за окном моим желтых деревьев пожар, –
душегуб ожидает заслуженной кары
по законам великих и малых держав,
по законам великих и малых держав
душегуб ожидает заслуженной кары.
Он попался, палач. Но за кругом невзгод
есть стада упоительно чистых господ,
устоявших в нелегком земном поединке;
на ладонях у этих господ ни кровинки,
а они проявляли известную прыть,
и у многих из них омраченная совесть,
и на многие подлости каждый способен, –
как же с ними-то быть? как же с ними-то быть?