На подходе я почувствовал запах пороха и гари. Удача это или что, но ни в доме, ни в сарае никого не было. Возле дома густо были рассыпаны стрелянные гильзы. Вероятно, здесь побывал отряд Долга, у которого произошла стычка с бойцами Свободы. Забравшись в какую-то пристройку, я впал в уже привычное оцепенение. Можно было сказать, что в эту ночь я просто лежал в оцепенении, но и поспал. Ночь разразилась гроза. Грозы в Зоне – дело привычное, но эта была особой. Гром гремел, казалось, над самой головой, словно пытаясь развалить стены моего убежища. Дождь лил, как из ведра. Надо мной чудом уцелел большой кусок крыши, поэтому меня не заливало.
Из своего убежища я вылез, когда закончился дождь. Было уже светло. Не успевшие высохнуть, на земле блестели большие лужи. Я обошел дом и пристройки, надеясь обнаружить хоть какое-нибудь оружие, оставленное после боя. Все безрезультатно. Даже пистолета не валялось нигде. Либо бойцы с обеих сторон подобрали, либо тут после боя сталкеры побывали. А для них оружие самое главное. Лишний ствол совсем не помешает.
Остановившись возле большого дерева, росшего возле сарая, я, как мог, задрал голову. Обходя окрестности, я заметил что-то висящее на нем. И теперь вот пытался рассмотреть, что это. Нечто висящее оказалось повешенным человеком. Нечто подобное практиковали бойцы Долга, но вешали они исключительно зомби и бандюков, за которыми числились многочисленные преступления. Я вспомнил заставу перед Баром – там, на нескольких деревьях висело несколько зомби. Периодически они воскрешали, дергались, дрыгались, пытаясь освободиться и умирали снова. Умирали, если так можно сказать в отношении уже мертвых. Умирали, чтобы через какое-то время снова ожить.
Труп на дереве, покручиваясь, слегка раскачивался на усиливающимся ветру. В какой-то момент, из-за резкого порыва ветра, повешенный повернулся лицом ко мне. И я неожиданно узнал в нем… Монаха. Того самого, с кем дошли до стройки в Припяти; с которым мы пробивались через отряды Монолита; которого я знал уже давно. За что же тебя, Монах, вздернули, как преступника какого; как мутанта сраного, словно ты зомби был, а не сталкером…
Понятно, что долговцы его повесили – вольные сталкеры-бродяги даже тех же зомби просто отстреливали, словно отдавая дань уважения к их прошлой жизни, когда те были еще людьми. А вот долговцы словно напоказ выставляли – смотрите, что мы делаем с мутантами, мы очищаем от них Зону, а скоро вообще ее вычистим под чистую.
Судя по виду, Монах висел уже давно – пустые глазницы; кожа на голове местами полопалась, кость черепа была оголена; одна нога почти полностью сгнила, оголяя кости; живот у Монаха был разворочен, внутренностей не было… Эх, Монах, Монах! Не заслуживал ты такой смерти! В бою с противником полечь, собой ради других пожертвовать, мутантом, наконец, разорванным быть – да, но быть повешенным… Эх, снять бы тебя, Монах, да похоронить по-человечески, да не смогу я до веревки, тебя удерживавшей, дотянуться…
Не знаю, сколько я стоял, погруженный в воспоминания. С каждым днем они давались все труднее и труднее. Наконец, очнувшись, я решил отправляться на базу Долга. Здесь осталось уже недалеко – всего-то пару часов каких-то. Уже тронувшись в путь, я, проходя мимо огромной лужи, решил умыться. Не знаю, что двигало тогда мною, пить вроде не хотел. А голод… К нему я уже начал привыкать. К постоянному, изматывавшему, не покидавшему ни на минуту. Это как боль – сначала она мучает тебя, изводит, а потом привыкаешь к ней, не обращая на нее особого внимания.
Опустившись на землю перед лужей, я протянул к воде руки. И, словно увидев их впервые, поднес к лицу. Отвердевшие, больше похожие на восковые; черные, словно на них обосновалась гангрена; на нескольких пальцах отсутствовали ногти. Правую руку с тыльной стороны ладони рассекал большой разрез, почерневшие края которого раздулись, а в самом разрезе шевелились какие-то мелкие червячки…
Я наклонился и глянул в лужу. Спокойная гладь воды, как зеркало, немедленно выдала мне отражение. Из воды на меня смотрел… мертвец. Обычный зомби, каких немеряно бродит по всей Зоне.
Нос свернут набок, один глаз подернут какой-то серовато-желтой пленкой, другой, вывалившись из глазницы, болтался по лицу на тонком черном нерве. Левое ухо отсутствует – на его месте голый череп, с комьями налипшей грязи. Разорванные черные губы раздуты. На облезшем черепе местами торчали клочья волос, кроме того, его рассекали гниющие язвы…