Но к нам никто не приходит. Никто не звонит. Я чего-то ждал, а когда не дождался, то меня заполнил страх, что я буду разоблачен. «Я доберусь до правды, мистер Смит. Я всегда добираюсь», — сказал Бэйнс. Я думаю о том, чтобы поехать в город, попытаться найти его и разубедить, но я знаю, что это только усилило бы подозрения. Все, что мне остается, это затаиться и надеяться на лучшее.
Я не был в этом доме.
Мне нечего скрывать.
Вечером приезжает Сара. Мы идем в мою комнату, я лежу на спине и обнимаю ее. Ее голова у меня на груди, и она положила на меня ногу. Она расспрашивает обо мне, о моем прошлом, о Лориен, о могадорцах. Я все еще изумляюсь, как быстро и легко Сара всему поверила и все приняла. Я на все отвечаю ей правду, и это приятно после той лжи, которую я говорил последние несколько дней. Но когда мы говорим о могадорцах, я начинаю бояться. Я боюсь, что они нас найдут. Что то, что я сделал, нас разоблачит. Я бы все равно это сделал, потому что иначе Сара бы погибла, но я испуган. Я также страшусь того, что сделает Генри, когда все узнает. Хотя и не биологически, но по всем своим намерениям и целям он — мой отец. Я его люблю, он любит меня, и я не хочу его разочаровывать. И пока мы лежим, мой страх переходит на новый уровень. Это невыносимо — не знать, что тебя ждет завтра. Неопределенность режет меня пополам. В комнате темно. Метрах в двух от нас на подоконнике подрагивает пламя горящей свечи. Я делаю глубокий вдох, то есть лишь настолько глубокий, насколько я могу.
— Ты в порядке? — спрашивает Сара.
Я обвиваю ее руками.
— Я скучаю по тебе, — говорю я.
— Скучаешь? Но ведь я здесь.
— Это худшее из ощущений. Когда человек рядом с тобой, а ты все равно по нему скучаешь.
— Сумасшедший.
Она притягивает мое лицо к своему и целует, ее мягкие губы на моих губах. Я не хочу, чтобы она останавливалась. Я никогда не хочу, чтобы она останавливалась, когда она меня целует. Пока она меня целует, все хорошо. Все правильно. Если бы я только мог, я бы навсегда остался в этой комнате. Пусть мир живет без меня, без нас. До тех пор пока мы можем здесь оставаться, вместе, в объятиях друг друга.
— Завтра, — говорю я.
Она поднимает на меня глаза.
— Что завтра?
Я качаю головой.
— На самом деле я не знаю, — говорю я. — Думаю, я просто напуган.
Она смотрит на меня с недоумением.
— Чем напуган?
— Я не знаю, — отвечаю я. — Просто напуган.
Когда мы с Генри возвращаемся, отвезя Сару домой, я иду в свою спальню и ложусь на то самое место, где лежала она. Я все еще чувствую на кровати ее запах. Я не усну. И даже пытаться не буду. Я хожу по комнате. Когда Генри ложится, я выхожу и пишу за кухонным столом при свете свечи. Я пишу о Лориен, о Флориде, о том, что я видел, когда начались наши первые тренировки, — о войне, о животных, об образах из детства. Я надеюсь, что наступит какое-то огромное облегчение, но его нет. Мне становится только грустнее.
Когда у меня затекает рука, я выхожу из дома и стою на веранде. Холодный воздух облегчает боль от дыхания. Луна почти полная, только одна сторона аккуратно подрезана. До рассвета два часа, и с рассветом придет новый день — с новостями за уик-энд. Нам на ступеньки газету бросают в шесть, иногда в шесть тридцать. К этому времени я уже буду в школе, и, если я окажусь в новостях, то откажусь уезжать, не увидевшись еще раз с Сарой, не попрощавшись с Сэмом.
Я иду в дом, переодеваюсь, собираю сумку. Возвращаюсь к выходу на цыпочках и тихо закрываю за собой дверь. Спускаюсь на три ступеньки с веранды, когда слышу поскребывание за дверью. Я поворачиваюсь, открываю ее, и выбегает Берни Косар. «Ладно, — думаю я, — пойдем вместе».
Мы идем, часто останавливаясь и прислушиваясь к тишине. Ночь темная, но потом небо на востоке озаряется бледным светом, как раз когда мы входим на территорию школы. На стоянке нет машин, и в здании совсем нет света. Перед самым входом в школу, рядом с изображением пирата, лежит большой валун, расписанный прежними выпускниками. Я сажусь на него. Берни Косар лежит на траве метрах в двух от меня. Я сижу уже получаса, когда приходит первая машина, минивэн, и я предполагаю, что это Хоббс, уборщик, который приехал пораньше, чтобы навести в школе порядок, но я ошибаюсь. Минивэн подъезжает к входу, и водитель выходит, оставив двигатель включенным. Он несет стопку газет, стянутую бечевкой. Мы киваем друг другу, он бросает газеты у дверей и уезжает. Я остаюсь на камне. Презрительно смотрю на газеты. Мысленно осыпаю их ругательствами и запугиваю, чтобы они не принесли дурных новостей, которых я страшусь.
— Я в субботу не был в том доме, — произношу я громко и сразу чувствую себя идиотом. Потом я отворачиваюсь, вздыхаю и спрыгиваю с камня. — Ну, — говорю я Берни Косару, — вот и они, к худу или к добру.