Она спокойно вошла в беседку, скрывшись от моих глаз за плотными виноградными лозами. Я же осторожно прокрался поближе, чуть сдвинул листья так, чтобы видеть хотя бы ее затылок. Она сидела неподвижно, хотя и понимала, что я где-то рядом.
- Вы творите чудеса не только у меня в замке, но и в парке и в саду. Мне кажется, что вы способны справиться практически со всем, что попадет к вам в руки.
Она не вздрогнула, только чуть сильнее выпрямилась:
- Милорд, вы очень добры ко мне. Я, право, не ожидала, что по прибытии меня ждет столь любезный господин.
- Я вам не господин! А вы мне не слуга! - мгновенно разозлился я.
- Милорд, прошу меня простить. Я не совсем понимаю свое положение в замке, - последняя фраза могла бы прозвучать язвительно, но она произнесла ее несколько растерянно, опустив голову, словно стыдилась своей глупости.
Я задумался, по сути, она права. Она ехала сюда, рассчитывая спасти отца, заменив его жизнь своей. Ее же не только не повесили, но и разместили в гостевых комнатах, а потом забыли на несколько дней. Затем ей позволили делать все, что угодно в рамках дома и сада, при этом ни слова не говоря о казни или наказании. Впрочем, усмехнулся я, приводить в порядок заброшенное хозяйство - сомнительное удовольствие.
- Бэлль, - тихо сказал я, сам удивляясь тому, что назвал ее по имени, - вы ни в коем случае не являетесь служанкой или пленницей. Скорее, моей гостьей. Я надеюсь, вы все дни пребывания в замке не ожидали, что я велю вас повесить.
И только после того, как я произнес это вслух, я понял, что, скорее всего, она так и думала. Каждый день и каждую ночь она ожидала того, что в любой момент ее могут схватить и казнить. Но она умудрялась улыбаться, готовить блюда вместе с тетушкой Руфь, приводить в порядок дом вместе с Рифи, пропалывать огород вместе со Стьюи, разгребать библиотеку, ужинать со мной и ни единого раза не спросить о своей участи. Может, она боялась напомнить об этом, но я был уверен, что это было ее мужество, мужество жить дальше, строить планы, действовать, несмотря на то, что уже на следующий день ее могли повесить. Жить, невзирая на будущее, но планируя его.
Мне стало очень стыдно. Вот уже в течение нескольких лет я превращался в чудовище, в зверя, но в то же время я могу прожить человеком еще очень долго. Но сдался я практически сразу, закрылся от друзей, разогнал приятелей, слуг, и целыми днями жалел себя, выбирая способ умереть посимпатичнее и боясь применить его. Смог бы я так, как она, ринуться на смерть вместо своего отца или матери? Скорее всего, нет. Да еще бы и оправдывал себя тем, что, мол, они уже пожили, так что пусть погибнут, зато у них останусь я, их сын, продолжатель рода. Только вот какой же я продолжатель? Отчет очевиден: недостойный.
Бэлль молчала, словно ощущая мое смятение.
- Мне очень жаль. Простите меня, Бэлль, - не в силах больше находиться рядом с этой замечательной девушкой, я бросился обратно в лес, к любимой яблоне. Только прижавшись спиной к уютной развилке, я разрыдался. Это было очень... больно, практически нестерпимо. Раскаленные иглы терзали мое сердце, скрежет и клокот вырывался из горла, а я колотил руками по бугристому стволу, пытаясь унять эту боль или хотя бы заглушить. Я не знал, что это было: стыд, раскаяние, совесть, гнев или жалость к себе.
Только спустя несколько часов, когда начало темнеть, я смог встать, опустошенный, разбитый. На кистях рук запеклась кровь, зеленоватая кора яблони была испещрена багровыми, почти черными пятнами. Я равнодушно посмотрел на дерево и пошел в сторону замка. Я чувствовал, что больше не стану искать приюта здесь и прятаться от самого себя.
№11
На следующий день я проснулся во время утренней зари, резко спрыгнул с кровати, натянул бриджи, свободную рубашку, короткий плащ и сделал то, что забывал, а точнее откладывал, уже очень долго. Я спустился на первый этаж и подошел к зеркалу. Слишком долго я отказывался принимать действительность, пытался обманывать себя и увиливал от правды.
Правда оказалась довольно жестокой, но при взгляде на самого себя я испытал и страх, и облегчение одновременно. С одной стороны, я до конца осознал тот факт, что я чудовище. Уже не человек. С другой стороны, отказываясь смотреть правде в глаза, я придумал более страшный образ, чем есть на самом деле.
По сравнению с прошлым разом я заметно заматерел. Если раньше я был больше похож на некий гибрид человека и гончей, то сейчас порода больше напоминала овчарку или волкодава. Крупные странно изогнутые лапы, покрытые пока еще мягкой шерстью, недлинный пушистый хвост, грудная клетка хоть и выдается вперед, но это незаметно из-за широких плеч, руки удлинились, но не слишком, на обезьяну не похоже. С некоторым трудом я смог поднять взгляд на собственное лицо. Или уже морду. Тут тоже произошли метаморфозы в лучшую, я бы сказал, сторону: нижняя часть уже вытягивается вперед, но пока маскирует это повышенной волосатостью, надбровные дуги тоже выдвинулись, придавая лицу мрачноватое выражение. Я попробовал улыбнуться, но отшатнулся при виде крупных белых клыков, показавшихся из-за верхней губы. И аккуратная седоватая грива благородно обрамляла сие безобразие. Нечто среднее между львом и собакой - был мой вердикт.