Я уже не ходил, а кружился по оранжерее и рычал. Из губ вырывались не проклятья, а нечленораздельные клокотания. Я был на самой грани срыва, и спас меня, как всегда, Рифи. Он встал у входа и, не изменяя своему спокойному тону, сказал:
- Господин, купец помещен в камеру. Если пожелаете, можете его допросить.
Я гневно обернулся к нему. Он такой же неблагодарный человек, заслуживающий только смерти, он допустил кражу, он не уследил за купцом.
Рифи так же спокойно, не изменяя своему достоинству, опустился на колени и склонил голову:
- Господин, я виноват перед вами. Я не смог предотвратить кражу и готов принять любое наказание, какое вы изволите мне назначить.
Тут я опомнился. Вид коленопреклоненного старика, вырастившего меня, остудил меня лучше ведра ледяной воды. Я бросился к Рифи, осторожно помог ему подняться:
- Рифи, тут нет твоей вины. Если бы у тебя было больше подчиненных, тебе было бы легче справляться с этой громадиной. Да и со мной.
Дворецкий посмотрел прямо мне в глаза, чего обычно не допускал, и с достоинством ответил:
- Господин, если слуги не справляются со своей работой, они могут привести в свое оправдание множество причин и отговорок. Но их халатность все равно является последствием некачественной работы дворецкого.
Я улыбнулся: Рифи всегда останется Рифи.
- Ну пойдем поспрашиваем этого несчастного, зачем он полез в мою оранжерею.
№4
Купец выглядел так, будто он находился в пыточной уже давно: по бледному лицу стекали ручьи пота, в глазах застыл ужас, руки и ноги тряслись так, что он даже стоять не мог. Он обхватил себя руками и покачивался, сидя на узкой скамье. Губы его шевелились, словно он читал молитвы. Может, и вправду молился.
Я тихонько спросил у Рифи, не причиняли ли какой-нибудь телесный вред купчишке, почему тот так испуган, на что дворецкий ответил, что с пленником ничего не делали и, скорее всего, тот боялся будущих пыток.
Когда мы вошли в камеру, купец бросил на меня затравленный взгляд и принялся часто-часто креститься.
- Бог тебе не поможет, вор, - гневно сказал я. Меня всегда раздражали люди, легко нарушающие заповеди божьи, а потом впадающие в религиозный фанатизм и тыкающие пальцем во всепрощение.
Теперь по лицу купца потекли крупные слезы, словно он прощался со своей жизнью и не рассчитывал на спасение. Это было крайне неприятное зрелище: крупный сильный мужчина с мощными загорелыми руками, широкой черной бородой вел себя как малый ребенок. Он явно был из тех купцов, которые не перекладывали свои обозы на управляющих, а лично вели их по опасным дорогам и лично же защищали при какой-либо опасности. Плюс он был также довольно успешным торговцем, раз мог покупать весьма дорогие безделушки в подарок своим домочадцам, значит, он не чурался и обманывать, и обжуливать при случае. Так почему же он, такой умелый, храбрый и красноречивый, в данном случае не пытался как-то объяснить свое поведение, а сразу сдался морально и физически.
И тут меня осенило: купец не боялся ни людских судей, ни разбойников, но он никогда не сталкивался с такими людьми (существами?), как я. И, скорее всего, причислил меня к дьявольским созданиям.
Мне, законному владельцу замка и всех окрестных земель, не пристало что-либо объяснять или выспрашивать, поэтому я тихонько тронул Рифи за плечо и вышел из камеры. Впрочем, далеко уходить я не стал: зарешеченное оконце на двери было открыто, и я мог слышать все, что происходило внутри. Да, я согласен, что господину не пристало подслушивать своих же заключенных, но это наиболее простой и быстрый способ узнать интересующее меня.
Рифи, как всегда, понял меня без слов и, выждав паузу, тихонько и участливо спросил у купца:
- Что же ты, господин хороший, своего спасителя-благодетеля грабить вздумал? Чем-то мы тебе так не угодили: невкусно накормили? не мягко спать уложили?
Спустя несколько минут раздался низкий голос купца:
- Я вам очень благодарен за мое спасение, за приют, за кров, за угощение. И в мыслях у меня не было делать что-то... Но ведь это ж просто цветок! Я не воровал ни денег, ни золота, ни серебра столового. И любой ущерб я готов возместить, - к концу речи его голос стал тверже и увереннее. Собственно, примерно на такие речи я и рассчитывал.
- Господин, а как бы ты поступил, если бы приютил из жалости и согласно закону божьему человека, а тот бы обокрал тебя? Как бы ты оценил стоимость семейной реликвии, переходящей из поколения в поколение? Бывает, что цена одной и той же вещи для разных людей совсем разная.
- Все верно, все так, виноват я, не знал, что цветок этот так важен для твоего господина. И если бы мог я поступить иначе...