Через лес вело несколько дорог, пробитых колесами купеческих караванов, время от времени тянущихся с Запада на Восток, чаще всего в край эстов. Даго выбрал самую неприметную, то есть редко используемую, поскольку, скорее всего, она не вела в какое-нибудь большое городище или селение. Людей следовало опасаться сильнее, чем волков, в чем Даго вскорости и убедился. Через несколько часов путешествия, перед каким-то поворотом белый жеребец вдруг остерегающе фыркнул, и Даго понял, что тот почуял либо хищного зверя, либо человека. Он незамедлительно спрыгнул с коня, позволяя лошадям идти дальше самим, сам же, вооружившись лишь круглым щитом и коротким мечом, отскочил в сторону, в заросли лещины. После этого он бесшумно и осторожно зашел сзади за тот самый поворот, как раз в тот момент, когда двое одетых в волчьи шкуры воина хватали его лошадей за узды, с беспокойством высматривая всадника. Даго ударил на них без всякого предупреждения. Два раза только взмахнул он своим Тирфингом, снося им головы. Вновь исполнилось заклятие Одина - на тропе остались два дергающихся в конвульсиях тела. Даго забрал одну волчью шкуру, вскочил в седло и повел трех лошадей дальше, через самое сердце пущи, сквозь самую чащобу, хотя из-за этого двигался очень медленно, и целый день атаковали его громадные слепни. "Винд, Виндос", - ласково шептал он тогда белому жеребцу, что на языке кельтов означало "белый", ведь, раз жеребец был куплен у кельтов, как уверяли саксы, кельтский язык коню был ближе всего.
Но белый жеребец продолжал проявлять к нему враждебность. Когда Даго подходил к нему, он прямо трясся от гнева, скалил зубы и пробовал укусить, будто волк, или же подымался на задние ноги, чтобы передними раздавить человека. Он кусал и двух других лошадей и, сопротивляясь, шел последним, привязанный длинным поводом к вьючной лошади. От великанши Зелы Даго научился языку тела, что был древнейшим из языков; с помощью его люди, якобы, общались не только друг с другом, но и с животными. И тогда Даго заговаривал с жеребцом мягкими движениями ладоней, легкими наклонами и колебаниями туловища, применяя игру взглядов и улыбок - только это помогало мало. Гордыню белого жеребца пытался он сломать, моря его голодом; но на каждом постое сам кормил его с рук горстями овса, что был у него в одном из кожаных мешков. Иногда Даго вспыхивал гневом, и тогда долго осыпал Виндоса проклятиями на языке франков, ромеев, склавинов и аскоманов, грозил, что перережет коню горло, переломает ноги, а в грудь вонзит ужасный свой Тирфинг. Размякло ли от этого хоть на миг сердце белого жеребца, затлела ли в сердце его искра любви? Этого Даго не знал, а проверить боялся, поскольку это могло означать сражение не на жизнь, а на смерть. Он полюбил Виндоса с первого же взгляда и желал его как самую прекрасную женщину, когда же белый жеребец предупредил его об опасности, любовь лишь усилилась. А всё, может, потому, что и его самого в течение многих лет за светлые волосы и белую кожу когда-то называли Белым. Лишь потом из-за желания властвовать, он дал себя окрестить и принял имя Дагоберт. Но, поскольку не верил он Богу, позволившему замучить себя на кресте, то просил называть себя Даго, что и принялось. У ромееев, да и у франков, много было таких, что подобно ему вроде и осеняли себя знаком святого креста, но в глубине души верили в своих домашних богов.
Даго привязал Виндоса к толстому буку, растущему на краю поляны и дающему хорошую тень. Затем снял вьюки, расседлал лошадей и провел их по склону вниз, к большой ямине с чистой водой - наверное, там бил родник. Лошади пили жадно, так как день был жарким, а они устали в дороге, Виндос тоже, конечно же, хотел пить, но Даго не собирался добавлять ему сил перед ожидавшим их сражением. Если ему не удастся укротить Виндоса, придется его убить. И так уже слишком долго подвергался он опасности, водя за собою белого жеребца, который каждому встречному должен был казаться священным.