Даго в ответ промычал что-то непонятное и снова потерял сознание. Очнулся он, когда какая-то старуха вливала ему в горло горячую похлебку. Сам он находился в большой клетке из крепких дубовых жердей. Пара молодых мужчин вставляла выломанные в одном месте прутья, заменяя их новыми и связывая их лыком. Дно клетки покрывала гнилая трава и медвежьи экскременты. Пестователь догадался, что здесь, по обычаю склавинского народа, здесь держали медвежонка, схваченного в лесу, когда убили медведицу. Медвежонок, наверняка, вырос в здоровенного зверя, в один прекрасный день он выломал прутья в клетке и ушел в чащобу. Таких медведей, немного прирученных и воспитанных людьми, продавали купцам, которые их дрессировали, учили танцевать и делать разные трюки. Теперь же, вместо медведя, этим людям удалось схватить лесного человека и, быть может, точно так же, как и медведя, они собирались его немного приручить и продать.
Похлебка прибавила Даго сил. Он полностью обрел сознание, но решил этого не показывать. Он решил, что ему не следует заговаривать с жителями вёски, так как повсеместно считалось, будто бы лесные люди не умеют разговаривать. Старуха ушла с пустой миской, потом пришел старик и накрыл Даго вшивым старым тулупом. Молодые люди исправили прутья, после чего двери замкнули на скобу. Даго остался сам в клетке, разогретый горячим варевом, он даже притворялся, что все еще не пришел в себя. Сквозь прищуренные веки он следил за жизнью в вёске.
Клетка стояла на берегу реки. Над берегом стояли и мазанки. Люди выглядели очень бедными и были очень малорослыми. Если бы Даго выпрямился, они доставали бы ему, самое большее, до плеча. До него дошло, что его схватили выродившиеся карлики из какой-то затерянной в глухом лесу вёски. Все они принадлежали к одному роду, спаривались друг с другом, вырождались, многие из них были безумными. Ежеминутно Даго слышал визгливые смешки, мужчины подталкивали один другого, все время между ними вспыхивали негрозные драки, которые заканчивались идиотским смехом. Лица этих людей – и мужчин, и женщин – были уродливыми, со странной гримасой, словно бы приклеенной к губам. Питались они, похоже, в основном, конским мясом. Эти люди разводили лошадей, полей не обрабатывали, потому из десна гноились. "Конееды" – так они сами себя называли, а может их кто-то так назвал, а эти люди приняли это слово в качестве своего родового имени. Так мог ли он сказать им, кем является на самом деле, что он – властитель Гнезда, Крушвица и Познании? Даже если предположить, что они что-то слышали о повелителе в Гнезде и сообщили о нем кому-нибудь в граде, он не был уверен, не правит ли там уже Зифика, и не ждала ли его от нее судьба хуже, чем у этих людей-карликов.
Даго замети, что любое дело очень быстро их поглощало, а потом столь же быстро они о нем забывали. Случались такие дни, когда он не получал ничего в качестве еды и питья, а потом приходили дни, когда с раннего утра вокруг клетки собирались, в основном, малые дети и кололи его палками, пока Даго не укрылся в самом отдаленном углу. Дети были самыми жестокими, они плевали в пленника, бросались комьями грязи и камнями, но их интерес привел к тому, что о нем – наконец-то – вспомнил старик – староста вёски. Даго стали приносить то кусок жареной конины, то кувшин с водой, то горячую похлебку, сваренную на конском мясе. Когда упал первый снег, в клетку бросили еще один бараний тулуп, под которым с тех пор Даго лежал день и ночь. Он все еще чувствовал себя слабым, к вечеру возвращалась горячка. Даго размышлял о побеге, который не казался ему чем-то сложным, но он понимал то, что пока не вернутся силы, в лесу все так же будет грозить болезнь, а может и смерть. Он понимал, что выглядит, наверное, ужасно, ведь все его тело покрывал толстый слой грязи, волосы на голове слиплись стручками, лицо покрывала многодневная щетина. Только у этих людей, похоже, просто не имелось чувства красоты, во всяком случае, отвратительным он им не казался. Он тоже не брили лицо, ходили в каком-то тряпье или в конских шкурах, плевали кровью и гноем их гниющих десен. Лишь одно, казалось, доставляет им радость и вызывает всеобщее любопытство: копуляция друг с другом. Даго был свидетелем того, как какой-то мужик на глазах жителей всей вёски насиловал на вид десятилетнюю девчонку, а другие только радостно хихикали. Сами они спаривались на глазах у других, и это было чем-то вроде их самой замечательной забавы, ибо все с громадным удовольствием наблюдали за тем, как этим занимаются другие. Для Даго все они были стадом кур и петухов. Когда выглянуло солнце, мужчины грелись под мазанками, когда же кому-то из них захотелось, он попросту набросился на проходящую женщину или девицу, хватал ее, а та покорно стояла, ожидая, когда мужчина поимеет ее, словно жеребец кобылу. И точно так же, как взрослые, вели себя и дети. Все они бегали в длинных рубашках, несмотря на мороз, у всех не было обуви. Радостный гогот этих вырожденцев вызывал вид псов, пытавшихся насиловать маленьких девочек, которые сами выставляли им сои попки. Девицы постарше вынуждали к половому сожительству недорослых пацанов, из-за чего их половые органы всегда были набухшими и неестественно огромными. Самым приятным занятием девчонок, которым не исполнилось десяти лет, было играться с собственными клиторами и вытягивать их в длину, так что у девиц постарше те свисали словно опавшие мужские члены. И если какая из них вытянула клитор больше всего – что охотно показывала даже ему, сидящему в клетке – тем, похоже, имела больший успех у представителей противоположного пола. "Гады, отвратительные гады", - так думал о всех них Даго, размышляя над тем, а сколько еще в глухих чащобах имеется таких вот мест, огороженных трясинами, где живут одичавшие и выродившиеся племена и роды. И можно ли было их считать людьми или только человекоподобными существами. Иногда Даго ходил по клетке, чтобы вернуть кровообращение ногам, вернуть силу мышцам. В такие мгновения к клетке подбегала целая куча детей и взрослых, удивляясь высокому росту пленника, представляя себе громадную силу, которую когда-то должны были скрывать его ныне увядшие мышцы.