И ненавидел он принимать решения, разговоры о делах государства и народа. Рядом с Зоэ убегали куда-то страхи перед Сватоплуком и Великой Моравой, а все дела, представляемые ему Канцлером или Великим Сборщиком Налогов – становились далекими и незначительными. Не знал он – ибо кто же мог такое сказать, что по-настоящему за всю свою жизнь любил он только Зифику, а вот теперь как раз Зоэ, созданную ро образу и подобию той – она пробуждала умершие уже чувства и волнения. "Я не люблю ее, поскольку не желаю видеть в своем ложе", - успокаивал Даго сам себя. И вместе с тем, все время – непонятно почему – желал иметь ее рядом с собой, глядеть на нее, осматривать, видеть вблизи.
Осознавала ли Зоэ те чувства, которые она возбуждала в Пестователе? Посторонние не могли ответить на этот вопрос. Совершенно надежным было то, что она не заискивала перед ним, не одаряла словом или жестом теплее обычного. Она не проявляла нежелания, когда Даго брал ее на охоту и желал быть с ней или рядом с ней. Но она и не напрашивалась, чтобы он забирал ее с собой. А когда во время охоты иногда они садились один на один на сваленном дереве, можно было подумать, что женщина не замечает уставленных на нее глаз и, либо игралась сорванным в лесу листочком, либо обломанной веткой, ведя себя так, словно бы Даго рядом даже и не было. Возможно, что подобное поведение с ее стороны оставалось лишь женской игрой, которая должна была защитить ее от того, чтобы сделаться его наложницей, либо же хитрыми действиями, цель которых заключалась, посредством деланного безразличия, в том, чтобы еще сильнее распалить в нем чувства или даже разбудить мысли, чтобы избавиться от Любуши, а ее посадить рядом с собой на троне. А может, за своим безразличием она скрывала враждебность – ну кто мог это знать, кроме ее брата, Петронаса?
"Она гордая и неприступная", - с восхищением думал о ней Даго и напрасно пытался использовать все свое знание языка глаз и тела людей, чтобы познать истинные чувства Зоэ.
Но правда и то, что некоторые женщины совершеннее всего умеют лгать не только устами, но и глазами и всем телом. Проживая при дворе ромеев, от тамошних женщин Зоэ научилась тому великому женскому искусству притворства и теперь пользовалась ним, поскольку так поступать приказал ей брат, который с личностью Пестователя связывал какие-то свои, тайные планы. Наедине он говорил ей: "не пытайся его ненавидеть, ибо, возможно, когда-нибудь ты станешь его женой". Потому-то Зоэ подавляла в себе ту самую ненависть и в самые глубинные слои памяти сталкивала мысль, что именно этот вот человек, Даго Пестователь, изгнал и привел к смерти ее мать, королеву Зифику, а своего сына Кира и ее, Зоэ, приказал задушить. Она делала так, как приказывал ей Петронас, и чем дольше поступала подобным образом, тем чаще отзывалась в ней мысль, что, быть может, когда-то усядется на том же самом троне, что и ее мать, а муже своего заставит подчиняться собственным капризам и решениям. Ей не хотелось быть подобной другим женщинам, что из ненависти или ревности убивают стилетом. Ей хотелось, чтобы Пестователь жил, и вместе с тем, чтобы был он, как неживой, лишенный сил и воли. "И я буду убивать его стократно", - размышляла Зоэ, позволяя Даго брать ее с собой на охоты, глядеть на себя, восхищаться тем, как метко стреляет она из лука в оленей и серн. И случилось так, что Пестователь думал исключительно о Зоэ, и даже сам чувствовал, что живет только лишь ради нее, а не для себя и других.
Так было до тех пор, когда в Гнездо не прибыло посольство от нового вождя велетов, Маджака. В тронных палатах послы падали на колени перед Пестователем и Любушей, а потом один из них, поставив перед Пестователем сундучок с богатыми дарами, сказал:
- О, Даго Повелитель и Пестователь! Земля Вольных Людей, прозывающих себя любушанами, отдалась в твое пестование и платит тебе дань за опеку. Но так уж есть, что по другой стороне Вядуи, называемой теперь Одрой, находится их главный город, Любуш, которым владеет староста Пакослав. Наш вождь, Маджак, не жалеет о том, что любушане платят тебе дань. Но мы не желаем видеть твоих войск на Земле Вольных Людей, а объявлением войны будем считать тот момент, когда твои воины пересекут Одру и вступят в град Любуш.
Пестователь молчал. Посол велетов посчитал это знаком позволения говорить дальше:
- Слышали мы, что староста Пакослав уговаривает твоего сына Лестека из Познании и твоего незаконнорожденного, Палуку из Жнина, чтобы те вступили от твоего имени в земли любушан и заняли град Любуш по другую сторону Одры, расширяя таким образом свое и твое владычество. Не позволь совершить это, повелитель, ибо это означает войну. От имени вождя Маджака мы просим тебя удержать своего сына Лестека и своего бастарда, Палуку. Ибо, одно дело, когда любушане платят тебе дань, а другое дело, если ты желаешь расширить границы своей державы за Одру.