— Молодой человек!
— Не перебивай. Это наш последний разговор. Ты прячешь свои карты, ловко таишь свою связь с Малинкой. И вдруг — ребенок… Предоставил ей решать самой, обрек ее на такие муки, из-за которых она все еще лежит в больнице. А теперь строишь из себя героя, великодушного спасителя, готового пожертвовать личной свободой ради того, чтоб вдохнуть в нее жизнь. Это что — добрая старая школа провинциальных любовников, о которой, сдается мне, сам же ты и рассказывал?
— Да, только я рассказывал по-другому.
Он говорил сквозь зубы, но я чувствовал, порох ревности вот-вот разнесет их тесные ряды и он шарахнет в меня трехэтажным матом. Вокруг нас лежал тихий город, выстланный белыми, как кипень, коврами. Мы смотрим друг на друга, его глаза мечут громы и молнии, мои полны искреннего огорчения.
— Извини, если я причинил тебе боль, — начал я как можно сердечнее. — Однако решает Малинка…
Он шибанул меня сверху плетью ненависти.
— Данила, брось притворяться. Я знаю, что мне далеко до стариков с их умением и ловкостью. И не одной Малинки я лишился по вашей милости. Несправедливость гораздо шире и глубже. Вы… настоящие консервы, в которых хранят драгоценный продукт, вы ходите по земле с таким видом, словно вобрали в себя всю премудрость прошлого и будущего. Но вам и этого мало! Вам подай и женщин, что по возрасту предназначены нашему поколению! Государство создавали люди от семнадцати до тридцати лет. А какой теперь средний возраст государственного аппарата? Мой старший брат в девятнадцать лет был комбригом. А я в свои двадцать восемь лет не имею права подписать рядовую бумагу. И это из-за вас — Николы, Данилы и прочих мудрецов, которым пора уже занять свою пенсионную скамью в парке. Сколько раз ЦК настаивал и требовал допустить молодежь если не на посты с высокими окладами, то хотя бы к самостоятельной работе. Вы, конечно, лицемерно соглашаетесь с ЦК, но как дело доходит до конкретных имен и фамилий, сразу в кусты — молод, мол, безответствен. А как я могу быть ответственным, если мне не за что отвечать? Твоя женитьба на Малинке — это, собственно, частный случай. Звяканьем своих медалей и хорошо рассчитанным поведением человека, пользующегося в городе популярностью, ты убедил Малинку, что ты для нее более надежная опора, чем я. А принимая во внимание ее биографию, она склонна считать, что опора ей нужнее истинной любви и верности. Ты мне нравился, но теперь я тебя ненавижу. Впрочем, все вы мне надоели до чертиков. И пусть наша добрая пресса не удивляется, что в Белграде растет число таксистов с институтским дипломом в кармане. Так далеко я не побегу, но от вас постараюсь отделаться поскорее. Вот что я давно хотел тебе сказать. А теперь лучше уйди с моих глаз.
Смотрю я на него и глазам своим не верю. Мне случалось видеть, как ревность размахивает топором или сверкающим ножом вспарывает брюхо сопернику. Но такое вижу впервые.
— Сынок, ты что — пьян или рехнулся? Давай-ка сядем где-нибудь да поговорим по-людски.
— Я сказал тебе — уйди лучше с моих глаз!
Он сжал кулаки, примеряясь, куда бы вдарить. А на меня вдруг нашло спасительное спокойствие. Здравый смысл взял бразды правления.
— Милый юноша, от возможного физического столкновения плохо будет одному тебе. Гарантирую, что ровно через секунду ты будешь валяться в снегу с выбитыми зубами и во мраке глубочайшего беспамятства. Так что лучше не заводись! Лучше послушай, что я тебе скажу…
И я сказал ему, как, видя его намеренья, избегал Малинки. Поскольку Ибрагим мне все-таки дороже, я боялся, да и сейчас боюсь, как бы между ними не возникли трения, и тогда в любом случае, кто бы там ни был виноват, я приму сторону Ибрагима. Даже и сейчас, если Малинка откажет мне, я ничем не покажу своего горя. Я многое в жизни потерял. И потерю Малинки, в особенности теперь, когда у меня есть Ибрагим, я перенесу стойко.
Ненависть его затухала. Веки подрагивали, скрывая слезы.
— И потом, дорогой мой, ты зря свой упрек старикам, что заступают дорогу молодым, относишь ко мне. Я ни у кого не стою на пути, да и нет у меня такой власти, чтоб кого-то продвигать или преследовать. А если хочешь знать мое мнение, так я могу тебе сказать: среди вас много честолюбцев, желающих говорить от имени поколения. Какого поколения?
Я знаю многих твоих сверстников, работающих на производстве, и часто слышал от них: «Освободите нас от обязанностей, мы хотим учиться!» Поколений нет. Есть те, кто борется, и те, кто свою лень прикрывает одобрительной улыбкой или ехидным смешком.