— Данила, я надеюсь, ты не будешь устраивать мне сцены в общественном месте?
— О, доброе утро, доброе утро, мадмуазель! Спасибо… спасибо! Малинка, если ты меня заставишь еще с кем-нибудь здороваться, останешься за столом одна, а я пойду домой.
— Что с тобой?
Мы смотрим друг на друга. Я сжимаю зубы. Малинка чуть не плачет, почувствовав себя жертвой неблагодарности и обиды. Наконец принимаю решение, галантность открывает путь лжи. Ай да я, ловко же я вывернулся.
— Какого дьявола я должен смотреть по сторонам, когда я нарочно сел так, чтоб видеть тебя одну?
Она побледнела, как педагог, на которого его любимчик замахнулся палкой. И вдруг слезы потекли по ее щекам от нежданного счастья.
— Бедный, милый мой Данила, ты и впрямь удивительный человек! Кто бы подумал, что ты и в самом деле так любишь меня, знаешь, мне иногда кажется… ведь ты и любовь свою проявляешь так странно, всегда насупленный, о чем-то думаешь, нет, я плохой психолог… Ты, наверное, запарился с этими корзинами? Хочешь выпить ракии?
— Сегодня я бы не пил, душа моя.
— Весь день так и просидишь?
— Весь день. А Ибрагим пускай идет играть.
— Конечно. Ибрагим, поди сюда! Послушай, сынок, ты ступай, поищи себе компанию, играй, только… смотри! Веди себя хорошо, погоди, я поправлю тебе галстук! Так!
Уходя, сын подмигнул мне:
— Ну я пошел, дядь, а тебя мне жаль… Ничего не попишешь, такая уж твоя планида!
Не сомневаясь в том, что я только на нее смотрю и только о ней думаю, словом, что я всецело поглощен ею, Малинка с особым усердием принялась рисовать мне окружающие нас картины. Она быстро перебрала все оттенки небесной лазури, обнаружив при этом крайнюю ненаблюдательность, языком хрестоматии для четвертого класса описала мне лес с туристической, медицинской, индустриальной, военной и прочих точек зрения, умудряясь в свой рассказ ввернуть короткие беглые суждения обо всем, что происходило за моей спиной…
Драгица напялила сестрино платье, а на шею повесила невесткин жемчуг. А шея как у буйвола. Фу! Уму непостижимо, не люди, а набитые кадушки с зимними припасами в подполе, еле-еле двигаются. Данила, не оборачивайся!.. Этот начальник и впрямь с приветом. Подумай, праздник, а он в бриджах и гольфах. Охотничья шляпа. Ужас! А вот и табор пекаря. Двенадцать человек! О, господи! Доктор и его дамы все поглядывают на нас. Данила, может, предложим им составить столы? Не надо? Ну как хочешь. А знаешь, этот доктор с каждым днем все больше раскрывается, как…
— Идиот?
— Да. Это я и хотела сказать.
— Конечно.
Минута благословенного молчания.
Все горожане от мала до велика выползли на Кадиину воду. Мою спину захлестнул ливень впечатлений. Хребет оглох, привыкнув к кошмарам. Я по-прежнему смотрю на Малинку, приступающую к торжественному ритуалу разбора корзинок и сервировки стола. Где-то далеко за моей спиной кто-то громко произнес мое имя. Взглянув через руки с холодной запеченной бараниной, Малинка
вскочила:
— О, пожалуйста, товарищ председатель! Есть… есть место, как раз на двоих. Нам будет очень приятно.
Дорогая Малинка сверлит меня глазами и шипит:
— Встань, Данила, ради бога, председатель с женой!
Он два месяца в Виленице, и мы два раза виделись. На улице. Председатель пригласил меня выпить кофе таким тоном, каким приглашают только ради приличия. И соучастнически похлопал по плечу — будто он тоже исключен, так что надо вместе обмозговать, как выкручиваться. Я в его похлопыванье по плечу не нуждаюсь. Ничем не хочу быть обязанным милостям председателей общины и уж тем более виленицких. Такой роскоши я не могу им позволить. Не на того напали.
Я встал.
Маленькая жена председателя смеется и заглядывает снизу мне под брови, потом глазами спрашивает мужа:
— Так это и есть Данила?!
Малинка торопливо накрывает на стол, будто принимает гостей у себя дома. Председатель повернулся спиной к обеим женщинам. Похоже, бедолага тоже истосковался по разговору с умным человеком. Пропустив мимо ушей четыре вопроса своей жены, он обратился ко мне:
— Почему не заходишь?
— Я на больничном.
— Послать послезавтра за тобой машину?
— Спасибо, такого рода тщеславием я не страдаю.
— Не сердишься, что я так нахально уселся за твой стол?
— Напротив. Только вот другие задеты за живое, что ты не удостоил их чести.
— Брось шутки шутить! Между прочим я твой должник и расплатиться могу только транспортным средством.
— Не понял…
— Я должен тебе лошадь. Когда мы в сорок третьем пошли из освобожденной Тузлы в Романию, я…