— Садись!
Тот немедленно махнул рукой, и его многочисленное семейство на рысях доставило столы и стулья… Рукопожатия, перемещения, улыбки, локтями в каймак, пальцами в тарелки, о, извините, Мара, дай платок, ничего страшного, вечером почищу бензином!
Тихая воркотня женщин…
Следом за начальником лесоуправления и его семьей к нашему столу присоседились начальник финансового отдела совета — дальний родственник председателя, председатель общества офицеров запаса — связной председателя в сорок пятом, замзав собеса… Составились в ряд десять столов. Председатель со всеми держится вежливо и обходительно, и только я вижу, что он умирает со смеху… прежде всего над самим собой! Нет-нет да и поднесет свои тонкие сухие губы к моему уху:
— Не бросай меня!
С ходу меня раскусил.
Одурманенный ракией, я молчу над обглоданной бараньей костью и стопкой, на дне которой мокнет крошка. Вокруг меня жужжит рой слов, директора выхваляются перед председателем своим знанием дела,
остается лишь диву даваться — где же коммунизм, если все у нас так хорошо, как они представляют!
Начальник лесоуправления, инженер, одичалый от леса, рома и жизненных промахов, и впрямь такой разнесчастный, что ему уж ничем не помочь, разве что его отпрыскам, без конца говорит и говорит с пеной у рта про участки, целлюлозу, лесопосадки, кубометры, но все это одни слова, за которыми отчетливо проступают огромные масленые глаза с отчаянной жаждой какой-нибудь сатисфакции, хотя бы в виде внимания начальства.
Но запасы его не беспредельны. Председатель обернулся ко мне, спросил, как у меня с сердцем, по-прежнему ли я много курю, инженер через стол схватил его руку в намеренье вновь завладеть им — ведь ему еще так много надо сказать, но молчаливая жена его, мрачная и тяжелая, как все терпеливые супруги хронических алкоголиков, осторожно, двумя пальцами потянула мужа за рукав:
— Карл, Брацо хочет по-маленькому, отведи его за дерево!
Директор торгуправления зашептал что-то доверительно на ухо председателю, потом откачнулся, громко проскандировал: «Скан-дал, товарищ председатель», — и стал смотреть, какое действие произвели его слова. Но тут подоспел директор комбината общественного питания с двумя индюшачьими ножками — для меня и председателя… наполнил нам стопки и произнес полинялый официантский тост. Замзав собеса вскочил и прокричал:
— Товарищ председатель, товарищи, с праздником вас!
Все обернулись к нему. Все обязаны с ним чокнуться. Он сел совершенно счастливый. На сегодня славы достаточно. Любопытно, начальник лесоуправления, оба директора и этот — из собеса, поздравивший нас с праздником, уже побывали в тюрьме. Не уверен, что кто-то из них не сядет снова. Я вижу их насквозь — старая школа подхалимов, в которых главное — страх, как бы не распознали их никчемности. Они не имеют ничего общего с нами. Они трутся подле нас, всеми правдами и неправдами добиваясь признания своей незаменимости.
Я начинал клокотать от ярости, вот-вот она хлынет наружу и обернется грозным окриком:
— Эй вы, заячьи души, в две шеренги становись, шагом марш по домам!
И дайте нам, черт вас раздери, спокойно отпраздновать это весеннее утро, оставьте хоть меня в покое, я-то не председатель и вовсе не обязан оказывать вам внимание. Впрочем…
— Председатель, извини! Малинка, собирай манатки!
— Данила?!
— Собирай!
Мы поднялись на край луговины. Малинка сидит бледная и сердитая: не может простить, что я увел ее от председателя и его жены. Я лежу на спине, посмеиваюсь, глазею в синее небо и спрашиваю дорогую мою Малинку:
— Нравится тебе здесь, душа моя?
Ближе к полудню вижу: по луговине, пошатываясь, идет председатель с бутылкой в руке, за ним — музыканты, за музыкантами рысит председательша с корзинками. Расположились подле нас. Поблизости оказался милиционер. Председатель взмолился:
— Будь другом, ежели кто сунется к нам, даже с малюсенькой проблемкой, отвадь его любыми средствами силы и закона. Спаси от погибели.
— Не беспокойтесь! Все будет в лучшем порядке…
Председатель трезв как стеклышко. Бутылка и неверная походка были для отвода глаз. Предпочел стать мишенью для насмешек, лишь бы избавиться от этого кошмара.
Я налил ему.
Он выпил до дна.
Потом — еще одну со мной. Затем с Малинкой. И наконец — с музыкантами. Потом заплатил им и попросил оставить нас в покое, что они и сделали с превеликим удовольствием. Ну какой им резон торчать здесь? Председатели и повеселиться толком не умеют и не слишком-то щедры, а для музыканта хуже нет, чем играть трезвому председателю. Мало того что с него не сорвешь по сотняге за песню, так еще и улыбайся, словно это большая честь — играть и петь для председателя, которому, может, медведь на ухо наступил.