Если вам приходится выезжать на места, постарайтесь как-нибудь обойтись без секретаря комитета!
Не то у вас будет, как было у меня, за семь дней семнадцать собраний плюс семнадцать тысяч бед. Только выслушать их — совершить подвиг, а ведь из каждой надо еще и выход найти!
Там, где вы с хозяином, потягивая из баклажки, с чувством исполнили бы какой-нибудь фольклорный номер, с секретарем вы выпьете чашку разбавленного теплого молока и всю-то ноченьку, скрестив на груди руки, промолчите с умным видом, слушая лекции по внешней и внутренней политике!
Хозяин уложит вас на свою единственную, притом довольно узкую кровать и покроет единственным одеялом, если таковое найдется. А то и вовсе — на ухо ложись, другим накройся. Да еще вытянись в струнку и не шевелись — не то, чего доброго, лягнешь коленом секретаря уездного комитета или ненароком двинешь задом, и он свалится на пол, ушибется, и если, к счастью, не проснется, то, не дай бог, простудится! Ну сами посудите, как после этого показаться на глаза кадровикам? А утром встанешь — колени не гнутся и весь ты словно аршин проглотил.
Правда, что до меня, так я бы и спихнул своего секретаря, если бы сумел, но — черта с два, попробуй выпихни верзилу в полтора раза выше тебя! Он как завалится, как зажмет одеяло и зубами и коленями, тут уж его сам господь бог с места не сдвинет.
Мне только и оставалось, что, вытянувшись, как брошенный на землю шест, считать бесконечные часы глухой ночи.
У этого парня прежде всего бросались в глаза ноги.
Это не были ноги нашего пехотинца, который отмахал свой четырехлетний маршрут, а теперь тщетно лечит ревматизм и воспаление суставов, — ведь жизнь человеческая ведет всегда к старости, молодости не вернешь, и чем дальше, тем труднее бороться с недугами,
это не ноги спортсмена, который постоянно укрепляет и тренирует их для услады зрителей и престижа нашего спорта в миролюбивом мире,
это не ноги деревенского щеголя, который носится с ними, как с писаной торбой, нежит, холит, лелеет, украшает всякими немыслимыми носками, опанками и сапогами, а силу их показывает разве что в дробных замысловатых коленцах деревенских плясок,
это ноги бывалого подпольщика-горца, длинные, стройные, гибкие по-кошачьи и ловкие, как у канатоходца, ноги, которые стоят дороже, чем иные руки, плечи и голова, вместе взятые, ноги, заслужившие, чтоб их воспели наравне с руками…
Они тихо, как самый тихий шелест, пробегали по полночным горам, неслышно проскальзывали мимо часовых и охранников, под окнами вражеских штабов, через села, полные собак, которые брешут при малейшем дуновении ночного ветра в лесу, а шагов подпольщика не слышат. Эти ноги незримо переносили тело по самой кромке снопов света прожекторов и фар. Под ними не скрипели самые рассохшиеся половицы. Это ноги подпольной части революции. Они задавали перцу многим чужеземцам в этой стране.
Колоды, на которых я шкандыбаю, не достойны даже ковылять за ними, хотя я на них по родимой земле намотал не меньше пол-экватора.
На восьмую ночь, промокшие до нитки, подошли мы с товарищем секретарем к нищему хуторку Урвины.
— Ночевать пойдем к Воиславу Опремичу! — сказал секретарь.
— Останемся без ужина. А может, и без головы.
— Я и хочу к нему, потому что он бедняк и бывший четник.
— Если я родился по недоразумению, то уж про тебя этого никак не скажешь.
— Наш долг бороться с реакцией за каждого человека.
— Если мы, мой секретарь, станем бороться на голодный желудок, оба скоро околеем, на радость внутренним и внешним врагам.
— Я ем раз в день! — сухо отчеканил секретарь.
— По политическим мотивам?
— Берегу фигуру.
— Я всю свою фигуру готов отдать за жареную курицу! — произнес я торжественно. — Похожу с тобой еще три дня, и вовсе разучусь жевать. Может, поищем зажиточного трудящегося?
— Нет!
— Понятно!
Как повелось в этих селах со времен османского владычества, поначалу нас встретила свора собак, потом появился ребенок, за ребенком — хозяйка, и лишь после того, как они уразумели, кто мы такие, и доложили хозяину, вышел и сам он, ругая для порядка жену и ребенка за то, что затеяли пустой разговор с усталыми путниками, которых следовало сразу пустить к очагу. Но я был уверен, что при первом условном знаке он готов был сигануть через другую дверь в лес, в горы.
Мы сели у огня. Разулись. В честь столь важных гостей хозяин зажег свечу. Секретарь тотчас же завел с ним беседу, подготовленную еще по пути. Я же погрузился в тайное исследование грязной посуды, стоявшей поблизости от очага.