Я обернулась на голос и увидела Диму.
— Да. Тебе тоже не спится?
Он сел рядом со мной и укрылся пледом.
— Я спускался воды попить и увидел в окне тебя.
Незаметно небо окрасилось в серый цвет, на периферии смешавшись с рыжими солнечными лучами. Звезд поубавилось, и мне удалось их сосчитать: всего семнадцать штук. Мне было шестнадцать, когда все звезды для меня погасли, и на сознание обрушилась мгла.
— Кем ты мечтаешь стать? — спросила я.
— Не знаю, — подумав, ответил Дима. — Раньше знал, а теперь не знаю.
— Почему?
Он пожал плечами, попросил подождать и ушел, вернулся с пачкой сигарет и заговорил уже, когда закурил.
— Раньше я хотел преподавать богатым детям. Заниматься музыкой, которую люблю, и при этом получать хорошие деньги. А сейчас, — он поджал губы, потом грустно улыбнулся, — сейчас не знаю.
— Я хотела путешествовать по миру. Хотела жить в Африке, — улыбнувшись, я посмотрела на Диму. — Постоянно читала Жюль Верна, мечтала побывать в тех местах, о которых он писал. В Африку захотела после того, как в сотый раз перечитала «Пятнадцатилетнего капитана». Еще я хотела стать врачом, как мама. Бесплатно лечить тех, у кого нет денег на хорошее лечение в больницах. Я столько побывала среди врачей, что стала понимать, какие подвиги они совершают каждый день, и насколько люди рассчитывают на них.
— Это же здорово. Ты можешь поступить на медицинский.
Я покачала головой и отвернулась, испугавшись, что сейчас заплачу.
— Как же я поступлю в университет, если еле закончила школу?
— Ты видела сейчас себя? Ты выздоравливаешь, Надя! У тебя все лучшее еще впереди.
Я посмотрела на Диму, пытаясь понять, шутит ли он. Дима казался искренним, как и всегда.
— Ты вправду думаешь, что я выздоравливаю?
— Ну, насколько я могу судить. Это надо уже у тебя или у врачей спросить. Вот ты, как сама чувствуешь?
Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на ощущениях. Голоса молчали, и если я и слышала мимолетом какие-то звуки, то не прислушивалась к ним, и они замолкали. Я коснулась лица; оно не казалось маскообразным, наоборот, — живым и подвижным. Грудь не разрывалась от пустоты, и голова не раскалывалась ни по каким причинам. Я чувствовала себя обычной до кончиков пальцев.
— Я все еще болею, — произнесла, открыв глаза, — я это чувствую. Но мне лучше. Определенно лучше.
— Вот видишь, — Дима потрепал меня по голове, точно младшую сестренку, и отвернулся, задрожав от порыва ветра.
— Знаешь, — сказал он, — сегодня год, как я к вам приехал. Кажется, прошла целая вечность.
— Ты сказал это как-то уж совсем грустно. Ты жалеешь?
Он резко обернулся ко мне и покачал головой, сначала медленно, но потом более решительно.
— Нет. Конечно, я не жалею. Просто, — Дима поджал губы и почесал горбинку носа. Впервые он выглядел таким растерянным и даже несчастным, — просто я теперь не знаю, что же мне нужно? Раньше я был в этом уверен, или думал, что уверен, но теперь все перевернулось.
— Мне кажется, ты знаешь, что тебе нужно.
— И что же?
Я пожала плечами и сказала:
— Сыграй мне.
Он рассмеялся, оглядываясь.
— Сейчас? Тетя проснется.
— Ну и пусть. Пусть просыпается. Сыграй мне, Дима.
Дима
Еще мальчишкой я слышал родительские разговоры о Наде, в которых сквозила тревога и какое-то отчуждение, словно они говорили совсем о чужом человеке, но которого им было жаль. Я понимал, что моя двоюродная сестра болеет чем-то ужасным и необратимым, но не испытывал при этом никаких чувств, и обманывал себя, когда, хмурясь, говорил, что мне очень жаль.
Кто бы мог подумать, что эта далекая, даже призрачная родственница, сошедшая с ума, станет так небезразлична моему сердцу? Кто бы мог подумать, что, глядя на то, как она с улыбкой начинает танцевать под мелодию, что я играю, во мне проснутся какие-то глубокие, неведомые раньше переживания, искреннее желание счастья кому-то другому, кроме себя?
Надя встала с беседки, как только я прикоснулся к гитаре. Я замер, пытаясь понять, что она хочет сделать, но та лишь сказала:
— Продолжай.
Я начал играть, и Надина улыбка стала еще шире. Она вышла посередине двора и принялась плавно размахивать руками, крутить головой и топать ногами, пытаясь попасть в ритм музыки.
Ее волосы на утреннем солнце казались не такими бледными, скорее просто лишенными здорового блеска; глаза смотрели не сквозь меня, а отвечали на мой взгляд, может, даже глядели во внутрь, в самую глубь, прожигая тысячелетней мудростью, какую обретают люди, увидевшее смерть за спиной.
Надя рассмеялась, и смех этот был совсем ребяческим.
— Смотри, как я умею! — воскликнула она, делая мостик, но сказав это, качнулась в бок и упала.
Она обернулась ко мне и запыхавшимся голосом спросила:
— Тебе нравится играть, Дима?
— Да, — ответил я.
— И делаешь ты это не ради денег?
— Нет.
Надя улыбнулась и кивнула, будто узнала все, что ей нужно было знать, а потом улыбнулась еще раз, но эта улыбка уже предназначалась не мне.
— Мама, — нежно сказала она, — потанцуй со мной.
Она потянула тетю за собой, которая некоторое время противилась, но как только я заиграл, закружилась в танце с дочерью.
Я играл, не вставая с беседки, и глядел, как тетя Марина неуклюже наступала на ноги Нади, и как та задорно смеялась, отпрыгивая в сторону.
Я попытался вспомнить их в тот вечер, когда впервые увидел, но не смог. Словно разглядывая фотографию в темноте, я крутил в голове картину нашей встречи, но кроме темных отблесков времени ничего не мог разглядеть.
И снова, как уже несколько раз бывало, я почувствовал к тете с Надей такую нежность и привязанность, что стало не по себе. Потом чувство неловкости прошло, и я улыбнулся, признавшись себе, что полюбил их.
— Что же тебе еще надо? — спросил я себя. Но внутренний голос сразу зашептал:
— Много чего.
И тут же, как обычно бывает, когда находишь вещь, которая лежала у тебя под носом, и которую ты все никак не замечал, я вдруг нашел ответ на вопрос, так отчаянно мучавший меня в эту ночь. И найдя его, я успокоился и заиграл еще отчаянней, еще страстней, чем обычно, потому что все, что требовалось душе, я уже получил, и Надя — тоже.
Ведь что нужно каждому человеку, сумасшедшему, бессердечному, меркантильному? В конечном итоге нам всем нужны всего две вещи: любовь и понимание, даже если мы не догадываемся об этом.
Я кончил играть. Надя обернулась ко мне, не выпуская руки матери, и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ, видя, как меняется ее взгляд, встретивший мой.
— Ты понял, что тебе нужно? — спросила она.
— Да.
Я помолчал некоторое время, вспоминая вечер, когда она пела песню, смысл слов которой воспринимала совсем иначе, затем прошептал:
— С возвращением. Мы тебя, похоже, дождались.
Она долго смотрела на меня, а потом улыбнулась и ответила:
— Спасибо, что ждали.
Но как только Надя произнесла это, ее взгляд затуманился, а губы что-то зашептали. Она отпустила руку тети Марины, которую все это время не отпускала, и, пригнувшись, побежала в дом, на ходу отмахиваясь от видимых только ей демонов.
С ее уходом ушло что-то во мне, и я беспомощно опустил руки, продолжая глядеть на дом, словно ожидал, что Надя вернется и скажет, что пошутила.
— Все нормально, Дима, — сказала тетя Марина.
Тетя подошла ко мне и похлопала по плечу, потом медленно пошла по каменной тропинке, мимо гномов и зайцев, и обернулась, поднявшись на крыльцо.
— Она еще вернется, — сказала она, — вот увидишь. Она всегда возвращается.