Прежде чем рассказать вам, как я стал дирижером, я должен предупредить, что коэффициент “удачи” сыграл в моей жизни очень большую роль. Страстное желание дирижировать приводило меня за пульт доброй сотни оркестров; моя страстная любовь к музыке отозвалась в какой-то степени и любовью ко мне. Но я работал, я работаю и сейчас, размышляю, мучусь сомнениями и нередко инкогнито возвращаюсь на школьную скамью; правда, это уже другая история...
Единственная цель, которую я преследую, работая над этой маленькой книгой, в том, чтобы дать возможность воспользоваться моим опытом тем из будущих дирижеров, у которых пробудятся вера и желание служить музыке, а не заставить ее служить себе. Если помимо этого мне удастся объяснить, что эта профессия предполагает постоянный труд, значит, я дам ключ, открывающий храм бога музыки - требовательного бога, разочаровать которого было бы кощунством.
Глава II
Годы учения
Автобиография музыканта обычно начинается так: “Со дня рождения я слышал музыку; мой отец играл на кларнете. Позже малолетние братья, сестры и я составили квартет. Мы проводили свободное время, разбирая шедевры классиков: Моцарта, Гайдна, Бетховена”.
Я не нарушу традиции. Я родился в Страсбурге, где музыка всегда занимала, как и поныне, значительное место. Мой отец организовал “Концерты Сан- Гийома”. Гораздо раньше, чем Бах был открыт, издан и прославлен, у нас пели его кантаты и пассионы. Кажется, еще ребенком я так мило пел, что в одно из воскресений, на рождество должен был спеть соло в хорале “С небесной вышины” во время церковной службы под аккомпанемент органа, на котором играл мой отец. Меня парализовал страх. Это было ужасно. Я оказался не в состоянии выдавить хотя бы слово и даже сейчас не могу забыть кошмар своего печального дебюта.
С раннего детства отец ввел меня в хор. Я постиг таким образом сольфеджио и первые начатки музыкальной грамоты, сам того не подозревая.
Несомненно, это было для меня хорошей школой. Альберт Швейцер исполнял партию органа. Шарль-Мария Видор и Густав Бре, основавшие в Париже Баховское общество, приезжали в Страсбург на концерты Сан- Гийома. Видор исполнял здесь свои симфонии для органа с оркестров под управлением моего отца.
На меня они производили громадное впечатление, особенно “Symphonia Sacra”. Несправедливо, что эту музыку исполняют столь редко.
Я присутствовал на репетициях и слушал, как мастера упорно спорят о тонкостях исполнения - порою столь яростно, что оказывалась в опасности наша мебель.
Старинная музыка, в нотных записях которой вообще нет динамических указаний, давало пищу для ожесточенных дебатов; в ходе дискуссий рассматривались точки зрения крупных музыковедов, трактовки других дирижеров. В конце концов забывали все доводы, давая волю лишь голосу собственного сердца.
Верю, что именно тогда я и научился любить музыку.
Отец не мог представить себе, чтобы кто-либо из его потомков не стал музыкантом. Как только я научился читать ноты и более или менее правильно петь, мне вручили трактат по контрапункту, учебник гармонии и отправили к преподавателю, столь же сведущему, сколь суровому, - Шарлю- Марии Эрб. Одновременно я учился в скрипичном классе Страсбургской консерватории, у Наста, а для того чтобы я мог совершенствоваться, отец усадил меня за последний пульт скрипок в оркестре. С этого наблюдательного поста я увидел немало полезного.
С тех пор как Эльзас был аннексирован германской империей (1870), Страсбург превратился в стратегический пункт франко-германского художественного соперничества. Самые знаменитые дирижеры сменяли друг друга за пультом, и едва успокаивался трепет, который вызывал у нас Никиш симфонией Брамса, как Колонн или Пьерне шли в контратаку с Берлиозом или новыми шедеврами французской школы, которая была тогда самой богатой в мире. Я особенно запомнил концерт под управлением Венсана д'Энди, музыканта одновременно прямолинейного и чарующего, технициста и поэта. После трех часов напряженной работы он любил пройтись, и я водил его по старым кварталам города. Высшим вознаграждением было то, что в один из вечеров он доверил мне отнести большую оркестровую партитуру до самого театра. Вернувшись в Париж, уважаемый мастер нашел время, чтобы написать мне своим изысканным почерком несколько благодарственных слов. Это случилось в 1905-м, мне было четырнадцать лет.