Высокий человек крайне респектабельного вида и неопределенного возраста проводил взглядом Мартена, немного неуверенно подошедшего к фотографу, растянул краешки губ в подобии улыбки при виде того, как тот радостно шагнул ему навстречу, запахнул поглубже черное пальто, неспешно развернулся и скрылся в темноте.
2012 год
Рупольдинг
Чемпионат мира
В отеле было очень тихо: после окончания чемпионата все спортсмены, сбросив, наконец, груз волнений и напряжения, отрывались каждый в меру своих способностей. Всем было что отметить: немногим счастливчикам — оправдавшиеся надежды, большинству неудачников — разбитые ожидания. Одни ушли прогуляться по городу и окрестностям, другие оккупировали местные кафе и бары. Кое-кто предпочитал заливать радость и горе, не выходя из отеля, но по соседству с Мартеном таких явно не было. Тишина стояла идеальная, и это было именно то, чем он в данный момент наслаждался больше всего. Ему не нужна была дополнительная подпитка эмоций в виде горячительных напитков. Это — удел проигравших, к которым он не относился уже очень давно. А если подумать, то никогда и не относился вовсе.
Расслабленно валяясь на мягком диване, Мартен лениво думал, что теперь он может быть собой доволен. Три золота в рамках одного чемпионата — что это, если не полный и безоговорочный нокаут?
Нет, это было не первое его мировое золото. Впервые он стал чемпионом год назад, выиграв пасьют в суровом Ханты-Мансийске. Но для полного удовлетворения амбиций одной награды, пусть даже и высшей пробы, было уже мало. Настолько мало, что иногда он пугался сам себя, стоило лишь на секунду остановить свой вечный бег и заглянуть вглубь души. Еще недавно он был бы счастлив, как щенок, любой победе на рядовом этапе Кубка Мира, а сейчас ему было недостаточно одного мирового чемпионства.
Он отстраненно думал, что, кажется, превратился в заядлого наркомана. Победы стали для него наркотиком, от которого нет лекарства и спасения. Стоило лишь не принять в установленный срок дозу этого проклятого зелья, как начиналась ломка, спастись от которой можно было лишь тем же ядом. Замкнутый круг, из которого не было выхода. Но Мартен его и не искал: зачем, если это и есть то, ради чего он живет?
Вот только до сей поры зелье, пусть и поставлялось достаточно регулярно, но все равно не так часто, как того требовала душа, впавшая в полную и безнадежную зависимость. Так, прошлый сезон он закончил всего лишь — всего лишь! — на третьей строчке общего зачета, а это никоим образом не вписывалось в его концепцию: «В живых останется только один». И нет нужды пояснять, кто должен был стать этим баловнем фортуны. Он не хотел и не собирался быть одним из, он должен был быть Единственным. И пока все для него на этом пути складывалось вполне удачно.
Вот и сегодня он вновь и вновь прокручивал в голове моменты очередной золотой гонки. Спринт, пасьют, масс-старт — одна за другой гонки отдавались ему со всем пылом, словно изголодавшиеся по ласке жены султана, наконец дождавшиеся своего законного властелина. Он вспоминал, как ласкал слух хруст снега под летящими лыжами, как приветливо улыбались ему мишени, словно стриптизерши у шеста, торопящиеся скинуть перед ним свои черные наряды, и как же пылко приняла его в свои объятия зона финиша, где они на целых три секунды оказались в интимном одиночестве. Вот в чем был высший кайф в жизни Фуркада, вот то, что доставляло ему наивысшее удовольствие и абсолютное, незамутненное блаженство. Разве шли хоть в какое-то сравнение с этим банальные человеческие телодвижения, направленные на удовлетворение примитивных инстинктов?
Его приятное блуждание в собственных мыслях было бесцеремонно прервано задорным стуком в дверь. Он недовольно поморщился: особо не хотелось никого видеть, но тут, не дожидаясь ответа, в номер ввалился Эмиль. Мартен хмыкнул: чего еще ждать от норвежского увальня, но громко возмущаться не стал. Не так много у него было друзей среди спортсменов — точнее сказать, их практически не было — чтобы рисковать дружбой Эмиля. Да, как бы это ни казалось странно, они, непримиримые соперники на трассе, удивительным образом уже давно нашли общий язык.
— Все валяешься? — недовольно протянул гость, быстро оценив обстановку. — То есть вот это и называется «почивать на лаврах»?
Мартен рассмеялся: древние греки наверняка не ожидали, что двадцать веков спустя на смену благородному дереву в качестве символа победы придет продавленный диван в небольшом немецком городке.
— Эмиль, у тебя проблемы со зрением: я почиваю на диване. И, поверь мне, он гораздо удобнее каких-то там жестких листьев.
Эмиль пробурчал что-то про глупых и заносчивых французов и с размаху шлепнулся в кресло, погрузившись в раздумья.
— Ну? — после недолгого молчания осведомился Мартен. — Так и будешь молчать? Чего нос повесил?
В общем-то, он и не ждал ответа. Самому глупому барану — а Мартен себя к таковым не относил — и то было бы ясно, что гложет Эмиля. Чемпионат для него сложился не так, как он рассчитывал. Конечно, к своему бесконечному послужному списку он добавил еще две золотых медали, вот только обе были добыты в эстафетах. Ни одну личную победу ему одержать так и не удалось. Любому другому биатлонисту и этого результата было бы достаточно, чтобы быть счастливым до потери сознания. Но для Эмиля этот результат был если и не равноценен поражению, то уж точно недалеко от него ушел.
Мартен вздохнул, встал со своего лежбища, подошел к столу и уселся в кресло напротив.
Он иногда задумывался, как так случилось, что они сдружились. Это началось вскоре после Ванкувера. Мартен тогда все еще носился вне себя от неожиданно свалившегося на голову счастья, а Эмиль к тому моменту был уже многократным мировым чемпионом и двукратным олимпиоником. Однажды обменявшись парой слов на тренировке, они затем как-то незаметно продолжили разговор за обедом. На следующий день Эмиль, недолго думая, непринужденно предложил покататься вместе, на что Мартен радостно согласился. И вот так, шаг за шагом, они пришли к выводу, что у них очень много общего, и им интересно друг с другом.
Мартен понимал, что проще было бы сдружиться с незаметным спортсменом, не хватающим звезд с неба, тогда их дружба не была бы постоянно приправлена острым соусом соперничества. Но в то же время прекрасно понимал, что он просто не смог бы подпустить к себе человека не своего уровня.
Спасало их дружбу еще и то, что норвежец, в отличие от Мартена, был очень приятным в общении, дружелюбным и открытым человеком. Француз порой даже удивлялся, как тот терпит его закидоны столько времени, и не хотел признаваться даже самому себе, что рад этому.
— Эмиль, — прервал он неприятную тишину, — расслабься уже! Ты понимаешь, что это глупо? Сам хоть помнишь, сколько у тебя золотых медалей на мире?
— Пять было до этого гребаного Рупольдинга, — мрачно отозвался норвежец.
— О! — поднял назидательно палец Мартен. — А у меня всего четыре пока. На целую одну штуку меньше, ты представляешь! Это же кошмар! Я унижен и опозорен, но я же не парюсь!
— Дурак, — хмыкнул Эмиль, невольно улыбаясь. — Зато три из них ты выиграл вот прямо сейчас.
— Значит, через год ты тоже выиграешь еще, и все снова будет отлично.
«Правда, я выиграю больше», — подумал он про себя, но, разумеется, благоразумно оставил свои крамольные мысли при себе.
Эмиль протяжно вздохнул, почесал в затылке и кивнул:
— Ладно, ерунда, мелочи жизни… Пойдем, что ли, хоть прогуляемся. Чего сидеть и киснуть в отеле, пусть даже и на лаврах, — кивнул он на злосчастный диван.
— Не хочу, — мотнул головой француз. — Шляться по серым улицам — это глупо и бессмысленно, а пить я не буду, ты же знаешь.
— Боже, за что ты меня свел с таким занудой? — картинно возвел глаза к потолку Эмиль.
Мартен только хмыкнул: эти слова он слышал миллион раз. Свендсен каждый раз сетовал на судьбу, что подло подсунула ему в друзья такого скучного, неинтересного, нудного и кислого — вроде всё, ничего не забыл? — лягушатника, но при этом дорожил их дружбой ничуть не меньше. Даже захотелось его немного поддразнить.