— Вот бы зайти в место, где тусуется куча горячих парней, — мечтательно вздохнул он. — Оказывается, во времени, когда меня никто не знал, была своя прелесть: можно было зайти в любой бар и снять парня на одну ночь. А теперь приходится искать их в своей тусовке.
Эмиль поморщился. Эту тему они обсуждали не раз, и не два, но так и не пришли к общему мнению. На самом деле в начале их знакомства Эмиль даже слегка пытался подкатить к симпатичному французику. Однако тот его довольно дипломатично отшил, заявив, что Свендсен, конечно, парень видный и вообще мечта всего голубого населения планеты, вот только у него, Мартена, есть незыблемое правило: никакого секса с коллегами по спорту, да и вообще никаких длительных отношений. И это было правдой: именно такие принципы личной жизни он выработал, едва освоив все премудрости межличностных горизонтальных отношений.
Как он понял гораздо позже, с тем немецким фотографом, Алексом, ему тогда несказанно повезло. Алекс был идеален в качестве первого сексуального партнера. Он был очень нежен и деликатен, как только понял, что Мартен еще совершенно неопытный дилетант, не принуждал его к тому, к чему он был морально не готов, и охотно делился опытом, как только готовность (весьма быстро!) приходила. Они встречались несколько раз к полному обоюдному удовольствию, но, когда при отъезде из Канады Алекс попытался взять у него номер телефона, Мартен ответил решительным отказом. Сейчас ему это было совершенно не нужно.
Вопрос личной жизни он решил для себя раз и навсегда: просто секс, и никаких романтических соплей. Не то, чтобы он наотрез отвергал для себя возможность серьезных отношений, но однозначно не сейчас. Это потребовало бы слишком много внутренних ресурсов, которые были нужны совсем для другого. В шкале его жизненных ценностей отношения стояли не то, что на последних ролях, их туда вообще забыли внести.
Но поскольку при этом он был вполне здоровым и молодым мужчиной, то вопрос удовлетворения элементарных потребностей тоже было необходимо решать. Очень помогали физические нагрузки в большом объеме: чаще всего, когда Мартен приползал с тренировки, выжатый, как белье в стиральной машинке, ему хотелось одного — упасть в кровать. Совершенно пустую. Но конечно, организм время от времени брал свое, и тут-то Мартен и вывел для себя железное правило: никакого секса с другими биатлонистами. Почти все они в той или иной мере были не просто спортсменами, а вполне себе медийными личностями, и это было чревато очень большими неприятностями, выйди история наружу. Горькая ирония ситуации заключалась в том, что геев среди них было пусть и немного, но они вполне себе обнаруживались в той же пропорции, что и во всем обществе. Но так как говорить об этом было не принято, все таились, как могли, и выкручивались каждый на свой манер.
Для Мартена выходом стали те бесконечные сервисеры, массажисты, чиновники, повара, доктора и прочий обслуживающий персонал, что в большом количестве окружал любую сборную. С ними было легко и просто: они млели от восторга, заметив внимание прославленного чемпиона, не пытались качать права, понимая, что в случае чего, он просто сотрет их в порошок, и были готовы исполнить любую прихоть, после чего утром тихо выскальзывали из его кровати и исчезали из его жизни, никогда не пытаясь претендовать на большее. Что ни говори, Мартен считал, что он отлично устроился.
Когда он с невыносимо умным видом изложил эту теорию Эмилю, тот посмотрел на него уважительно и недоуменно покряхтел. Сам он такими сложностями не заморачивался, но, подумав, признал, что в точке зрения не по годам серьезного парня есть рациональное зерно, и делать скабрезные намеки перестал. Как ни странно, это и послужило подлинным началом их дружбы.
И все-таки его бесила неразборчивость Мартена в отношениях. При всей легкости характера Эмиль никогда не был поклонником связей на одну ночь. Вот уже почти сезон он встречался с Тарьем, и, кажется, был вполне счастлив, даже пару раз признавался Мартену, что по ходу он реально влюбился. Тот слушал его с насмешливой улыбкой, зная, что Свендсен все равно не обидится. Эмилю его взгляды были прекрасно известны, вот и сейчас он, конечно, фыркал и делал вид, что не одобряет этого, но переубедить не пытался.
— Когда-нибудь ты обязательно влюбишься, — неожиданно сказал он. — И влюбишься так, что обо всем на свете позабудешь. А самое смешное, если эта любовь будет безответной, а именно так оно и случится, помяни мое слово!
— Эмиль, солнце мое, ну не смеши, — лениво протянул Мартен. — Ты прекрасно знаешь, что я признаю два вида любви: во-первых, любовь к себе, а во-вторых, любовь к победам. Все. Точка. И, поверь мне, оба эти мои чувства вполне взаимны. А все остальные физические потребности, стыдливо именуемые этим пафосным названием, просто надо удовлетворять и не заморачиваться! Любовь — это глупая выдумка для ничтожеств, которые не могут протянуть руку и взять то, что полагается им по праву сильного, Эмиль! Неужели ты — ты! — этого не понимаешь?
Эмиль поднял голову и посмотрел Мартену в глаза, очень внимательно и очень пристально. Тот, несмотря на свою хваленую выдержку, невольно поежился и ехидно поинтересовался:
— Дыру хочешь взглядом прожечь, чтобы от конкурента избавиться? Или у меня третья рука выросла?
— Ты точно однажды полюбишь, Марти, — негромко произнес Эмиль, — и вот тогда я не завидую ни тебе, ни твоему избраннику. Ты сожжешь и себя, и его дотла.
Мартен хотел съязвить, но промолчал и махнул рукой, показывая, что устал в сотый раз спорить на эту тему. Вместо этого он поднялся с кресла, неторопливо накинул на себя куртку, сунул в карман телефон и протянул Эмилю руку:
— Пошли уже, что ли, правда, прогуляемся… Философ!
2012
Эстерсунд
Кубок мира
Впоследствии Мартен не раз вспоминал этот день, проживал его поминутно заново, пытался заметить какие-то знаки, указания на то, что ему не то, что не надо было бежать гонку, а вообще лучше было не приезжать на этап, спрятавшись где-то типа Гондураса, искал тщательно и дотошно — и не находил.
Это был совершенно обычный день. Это был совершенно обычный этап. Это был совершенно обычный пасьют, и победа в нем тоже была совершенно обычной, пусть он и скакнул на добрых десять мест вверх после неудачи в спринте. Но разве это удивительно? Он давно привык к тому, что при необходимости может отыграть все, что угодно.
Стоя на пьедестале, уже давно не вызывающем такого трепета, как раньше, он привычным жестом протянул руку ставшему серебряным Бирнбахеру. Тот поднялся с восьмого место на второе, и это тоже было обычно.
А вот третьим стал русский, Шипулин, стартовавший двадцать третьим. Это было уже любопытно: из всей первой десятки только ему удалось отыграть двадцать мест. Причем отстал он от Фуркада на финише всего на три секунды. И теперь Мартену не терпелось повнимательнее приглядеться к этому парню. Он никогда не упускал возможности получше изучить тех, кто мог оказаться опасен. Не то чтобы он реально считал кого-то настоящим соперником, но расслабляться все же не стоило. Разумеется, понаслышке он его знал, в конце концов, тот уже входил в топ-10 по итогам прошлого сезона. Более того, им вроде бы даже удалось как-то постоять на пьедестале вместе, но тогда он, еще не пресытившись новизной ощущений, был весь поглощен своими эмоциями и не особо вертел головой по сторонам.
Русский радостно помахал зрителям, быстрым пружинящим шагом подошел к пьедесталу, направляясь к победителю, протянул ему руку и с улыбкой глянул прямо в глаза.
И Мартен понял, что это совершенно необычный день.
Невидимая ему в толпе зрителей торжествующая улыбка на змеиных губах только подтверждала это.
====== Часть 3 ======
— Что?! Что он сделал?! — выдавил задыхающийся Эмиль между приступами смеха, давно плюнув на бесполезные попытки работать палками, как прежде.
Мартен скривился от досады. Норвежец, конечно, был отличным товарищем, готовым всегда понять и прийти на помощь, но иногда он становился таким толстокожим, что хотелось отвесить ему хорошую оплеуху. Оставалось только порадоваться, что они на своей ежевечерней прогулке уже удалились довольно далеко от стадиона, так что никто любопытный не смог бы лицезреть сию забавную картину и резонно поинтересоваться, чего это СуперСвендсен сложился буквой «зю». Он ржал так, что Мартену непроизвольно хотелось заткнуть уши от этого слоновьего гогота.