Не иначе как именно благодаря вот этой его поддержке, Беатрикс отработал свой этап эстафеты вполне прилично, промахнувшись всего один раз. Если учесть, что Мартен тоже совершил один промах, а Дестье — и вовсе два, то выступление Жана следовало признать довольно неплохим. Кажется, он и сам был согласен с этим. Франция заняла второе место, и в микст-зоне, в ожидании церемонии награждения, на подиуме, он сиял так, словно у него сегодня день рождения, свадьбы и появления на свет сына в одном флаконе. При этом он все время улыбался Мартену и старался держаться к нему поближе.
Мартена подобные наивные изъявления благодарности забавляли, но ничего против он не имел. Зря, что ли, пожертвовал ради Жана своим сном? Да и вообще, он был в отличном настроении! Он вытащил этих балбесов на подиум, что все-таки приятно, как ни крути! Антон так и вовсе гордо финишировал первым с огромным двадцатисекундным запасом и теперь красовался на верхней ступени. А Антон был единственным человеком, чье нахождение на средней ступени пьедестала Мартена не то что не раздражало, а, наоборот, радовало. Правда, Антон то и дело бросал на него странные взгляды, которые Мартен никак не мог распознать и счел за лучшее не обращать на них внимания. Мало ли, что он там себе думает? Наверно, опять прикидывает, как лучше майку отобрать!
А еще через день Мартен напряженно смотрел на Жана, который с совершенно потерянным видом сидел на кровати и смотрел в пол. Так хорошо пройденный эстафетный этап оказался лишь кратковременной вспышкой. Уже на следующий день он вдрызг провалил пасьют, и как стартовал на тридцать восьмом месте, так с шестью промахами на тридцать восьмом и остался.
Мартен совершенно не знал, что он должен сказать — в конце концов, он не учился на психолога, а банальщину нести больше не хотелось.
В этой неловкой, душной тишине громкий звонок телефона прозвучал так неожиданно и неуместно, что он вздрогнул.
Он схватил трубку и вышел в коридор.
— Алло, — рявкнул он гораздо резче, чем ему хотелось.
— О… — замешкавшись, протянул явно обескураженный Антон, — ты, кажется, не рад меня слышать. Я не вовремя?
— Да нет, — Мартен замялся, не зная, как объяснить, и косясь одним глазом в дверной проем на Жана, тревожно всматривающегося в него с затаенной надеждой. — То есть…
— Я понял, — сухо оборвал Антон, — тогда, до встречи в Поклюке.
— Погоди! — Мартен почти крикнул, вдруг испугавшись чего-то, — а что хотел-то?
Антон рассмеялся незнакомым холодным смехом.
— Предложить встретиться чуть раньше Поклюки. Но да, я понимаю, Жану сейчас нелегко, и ты ему нужен. Так что, пока, — и он отключился, не ожидая ответа.
А Мартен вернулся в комнату, снова упал в кресло, мимоходом отметив, как облегченно выдохнул Жан, и недоуменно подумал, как же Антон понял, что он сейчас с Жаном.
Но встретиться в Поклюке до гонок не удалось. Антон долго не отвечал на звонок, а потом взял телефон лишь для того, чтобы сообщить, что у него вообще ни на что нет времени, ибо тренер его загрузил по полной.
Уже через день Фуркад был вынужден согласиться, что тренер Антона, этот невзрачный Крючков, свое дело знает и грузил Антона не просто так. Шипулин выиграл спринт в какой-то совершенно лихой манере и с седьмого места в тотале махом перескочил на четвертое. При этом он не допустил ни единого промаха и привез стремительному Ландертингеру, так же отстрелявшему безупречно, почти двенадцать секунд, а Эмиля опередил на целых двадцать пять. Даже Мартен со своего всего лишь четвертого места вынужден был признать, что это было весьма впечатляюще. Именно это он первым делом и выпалил Антону в трубку, когда, отчаявшись выловить его лично, бросился поздравлять по телефону.
Однако тот был сдержан, на его пылкие поздравления отвечал несколько сухо и, сославшись на усталость, быстро отключился.
«Что это было?» — вопрос заколотился в висках зудящей болью. Мартен вдруг почувствовал себя так, словно угодил в некий временной разлом и оказался ровно здесь же, но год назад. Когда Антон вроде бы был с ним, но на самом деле не было в мире двух более далеких друг от друга людей. Словно бы и не было Олимпиады, когда он вновь и вновь твердил о любви, а Антон отвечал, что, кажется, уже не хочет жить без него. Словно бы не было Кераминтаа с его горячим песком и тихой песней океана лунной ночью. Словно бы не было сумасшедшей встречи в начале сезона, после которой они, изголодавшиеся, измучившиеся, истосковавшиеся, оба вдрызг провалили гонку и ни капли об этом не жалели.
Нет, он не собирался возвращаться в прошлое и мириться с непонятными переменами в Антоне. Все нужно было выяснить, но, так как гонки шли одна за другой три дня подряд, он счел за лучшее не дергать Антона сейчас и отложил разговор на окончание этапа.
А после последней гонки, масс-старта, так неожиданно закончившегося скандалом и протестом французской федерации, он стоял в микст-зоне, совершенно сбитый с толку, и, стиснув зубы, мучительно ждал, чем же, в конце концов, закончится этот фарс, и какое решение вынесут судьи. Разве думал он, когда они так удачно уходили на финиш втроем с Антоном и Жаном, что на подъеме Жан вдруг упадет, и в этом его проклятая федерация поспешит обвинить не кого иного, как Антона, выигравшего гонку. Мнени Мартена по этому поводу, в общем, никто особо не спрашивал. Сам он, ошарашенный, не сообразил сразу заявить, что Антон абсолютно ни при чем, а теперь лезть было уже глупо. И вот сейчас он украдкой косился на совершенно ровное, ничего не выражающее лицо Антона, стоящего в плотном окружении своей команды, нервно сжимал кулаки и думал, что только этого ему и не хватало.
И лишь когда, спустя почти час — да что там обсуждать-то столько?! — судьи наконец снизошли до простых смертных и поведали свой высочайший вердикт: «Невиновен», Мартен глубоко выдохнул и вдруг понял, что отныне откладывать разговор больше нельзя.
Первые три звонка Антон проигнорировал. Мартен почему-то был уверен, что именно намеренно проигнорировал, а не не услышал или не смог ответить, и поэтому настойчиво вновь и вновь жал кнопку вызова. На четвертый Антон ответил, но явно нехотя, сказал, что ему неудобно сейчас говорить, и вообще — некогда. А на пятый, последовавший тут же, уже зло процедил, что, кажется, выразился достаточно ясно.
— Яснее некуда, — сухо подтвердил Мартен, — поэтому я и стою за углом, рядом с твоим номером. Чтобы сэкономить твое драгоценное время. И либо ты сейчас выходишь сюда, потому что нам нужно поговорить, либо я захожу к вам и на глазах твоего Малышко спрашиваю, что происходит и какого черта ты от меня прячешься. И ты меня знаешь — я это сделаю.
Антон что-то яростно прошипел по-русски — и это явно была не радость от непрошеного визита своего любовника — и сбросил звонок.
В воцарившейся тишине Мартен, гипнотизируя взглядом закрытую дверь, непроизвольно начал считать удары сердца. Она должна была открыться. Должна была. Должна…
Дверь распахнулась на шестьдесят четвертом.
— Ну?! — отчужденный, скрестивший руки на груди Антон явно не был настроен на общение.
— Слушай… — Мартен вдруг запнулся, не очень понимая, что говорить, и чувствуя, как сквозь все тело острыми ледяными иглами прорастает страх: как же жутко этот чужой, холодный Антон был похож на того, прошлогоднего, которого он надеялся никогда больше не увидеть перед собой. — Я понимаю, как ты сегодня разозлился, и признаю, что ты в этом совершенно прав. Наши уроды затеяли полную ерунду с этим протестом, а я… — он запнулся, не в силах подобрать слова, — я с самого начала был несогласен с ними, просто… Черт, я не знаю, Антон! Растерялся, протупил, замешкался… Да, я виноват, конечно! Но если бы они посмели у тебя отобрать золото, я бы никогда с этим не согласился и точно заявил, что ты Жана даже не касался!
— Ну да… — словно раздумывая, протянул Антон, глядя мимо него. — Теперь легко говорить. Только что ж ты тогда молчал, дорогой мой? Стоял и ждал радостно, когда очередная медалька на шее повиснет?