Мартен устало закрывает глаза — неизвестно зачем, все равно же в стремительно густеющей темноте ничего не разберешь — и кивает.
Да, Антон, именно так мы и сделаем. А как же иначе…
У них осталось тридцать пять часов…
Он не может не вспоминать то, почему Антон так любит душ. Даже сейчас не может. Даже бережно водя по его спине мочалкой, пахнущей обожаемым Антоном апельсиновым гелем, он представляет, как тот ожесточенно тер себя в надежде содрать проклятую кожу. Ведь иначе не избавиться от намертво въевшихся в нее прикосновений Мартена.
Антон, словно почувствовав его настроение, оборачивается, мягко, но настойчиво вынимает мочалку и внимательно, слишком внимательно смотрит в его глаза.
— Что? — тихо спрашивает он, смешно морщась от непрерывно льющейся прямо на лицо воды. — Что не так, Марти?
— Почему ты решил, что что-то не так? — тот кривит губы в подобии нервной улыбки.
— Хотя бы потому что мы уже пятнадцать минут тут торчим, а ты все еще не сделал ни малейшей попытки заняться сексом. Такое объяснение годится?
— Вполне, — усмехается он.
Кто бы мог подумать, что ощущение приближающегося конца — такой отличный афродизиак! Хотя скорее всего, дело в том, что у него есть свой личный афродизиак, убойного действия.
Он прижимает податливое, влажное тело к гладкой стене, с силой втискивает колено между ног, чувствуя моментальную ответную реакцию, проводит ладонями по бокам вверх и вниз, убирает со лба прилипшие волосы и шепчет:
— Выбирай, как ты хочешь.
У них осталось тридцать часов…
— Слушай, — после недолгого молчания тяжело выговаривает он, — помнишь ту песню? Про «Остаться светом»?
— «Город 312»? Помню, конечно. Одна из моих любимых. А что?
— А ты не мог бы сейчас найти ее?
— Зачем?
— Да так… Понравилась.
Антон не то чтобы удовлетворен объяснением, но, не желая в данный момент ничего выяснять — Мартен же всегда отличался кучей странностей! — пожимает плечами, хмыкает и на пару минут зависает в телефоне.
— Готово, — наконец, довольно объявляет он и включает воспроизведение.
Пр первых звуках голоса, который пропитан надрывом, но скрыто, словно замороженно, Мартен стискивает зубы, откидывается на подушку и смотрит в потолок.
Долго-долго.
Он имеет на это право.
Пусть даже и не имеет времени.
У них осталось двадцать два часа…
Визгливый звонок его телефона, поставленный на неизвестные номера, раздается удивительно не к месту. Он морщится, как и всегда, когда его слышит. Антон много раз спрашивал, почему он не сменит эту жуткую какофонию, если она даже его самого бесит, на что он неохотно отвечал, что это отличный способ держать себя в тонусе и быть готовым при необходимости порвать звонящего прямо в разговоре. Отвечать сейчас абсолютно не хочется, зачем ему это вообще нужно теперь! Но с другой стороны он вдруг думает, что, возможно, и неплохо хоть на пять секунд представить себе, что все по-прежнему.
Он откидывается обратно на постель, нажав на прием, и отрывисто выдыхает:
— Алло!
На его удивление, это оказывается Мазе, который, смеясь, рассказывает ему, как неловко утопил телефон в озере, так что пришлось покупать новый и обзавестись новым номером.
— Звучит, как сценарий плохого фильма, — иронично роняет Мартен, выслушав эту трагичную историю.
— Не то слово, — соглашается Зигфрид, — только в глупом фильме можно уронить телефон за борт, катаясь на лодке. Надо было еще театрально заломить руки для полноты сходства. Ладно, я звоню не для того, чтобы ты надо мной хохотал.
«А для чего?» — собирается спросить Мартен, но вместо этого вдруг издает тихий всхлип. Потому что Антон, до этого валявшийся рядом с ним и слушающий разговор, видимо, устал от этого скучного занятия, подполз вплотную и аккуратно цапнул зубами его член прямо через брюки.
— Что ты сказал? — переспрашивает Зигфрид.
Мартен шумно сглатывает, облизывается и, взяв себя в руки, отвечает:
— Я спросил, для чего звонишь?
— О, у меня появилась отличная идея!
Зигфрид пускается в многословные рассуждения о том, что большая часть их методик достижения максимальной скорострельности устарела, и он убежден, что надо применять новые, заимствованные у чистых стрелков. Мартен старается делать вид, что внимательно слушает, время от времени утвердительно хмыкает, но, кажется, выходит у него это из рук вон плохо. И неудивительно, если учесть, что Антон, пошло ухмыляясь и медленно, с наслаждением облизываясь, устраивается сверху, отвратительно неспешно стаскивает с него брюки и трусы и, наконец, высвободив каменный член, неторопливо водит по нему кончиком пальца.
- … Смотри, интенсивность тренировки прямо пропорциональна времени разминки, это прописная истина, ведь так?
— Так, — сипит Мартен и отчаянно старается удержать рвущийся наружу стон, глядя, как Антон, не отрывая от него нахального взгляда, наклоняется и тщательно ведет языком по всей длине.
— А значит что? — взволнованно вопрошает Зигфрид.
— Что?! — почти стонет Мартен.
Антон наконец приоткрывает свои буквально созданные для минета губы и берет член в рот, садистки медленно облизывает головку, а затем, все так же не переставая призывно испепелять взглядом, опускается ниже. Зрелище этих пухлых, истерзанно-алых губ вокруг его члена настолько потрясает Мартена, что он совершенно забывает, что должен что-то отвечать Зигфриду. И лишь через пару мгновений до него доходит, что тот уже почти кричит в трубке.
— Что? — кое-как удается протолкнуть через горло.
— Ты куда исчезаешь? — Зигфрид уже явно негодует, но Мартену, стискивающему кулаки так, чтобы ногти впились в ладонь и хоть немного помогли отвлечься, на это становится совершенно наплевать.
— Извини, не слышу тебя, плохая связь, — не выдерживает он и, больше не обращая внимания на негодующего тренера, отшвыривает от себя телефон, с обиженным стуком приземляющийся на пол.
Антон немедленно выпускает член изо рта и, быстро отодвинувшись, смеется:
— Черт, не ожидал, что ты так быстро сдашься. В моем плане я должен был успеть сбежать из номера первым, а потом весело хихикать за углом, представляя, как ты жаждешь меня прибить.
— Твое счастье, что ты этого не успел, — угрожающе шипит Мартен, резко дергает его к себе и, криво ухмыляясь, нарочито ласково заявляет: — А теперь, любимый, моя очередь!
У них осталось пятнадцать часов…
— Кушать хочется, — лениво тянет Антон. — Давай закажем эти твои круассаны.
Мартен тяжелым взглядом смотрит на часы. И молчит. Долго-долго молчит.
У них ничего не осталось…
— Марти, — капризничает Антон. — Ну проснись уже! Я бы и сам заказал, но тебе же проще!
Мартен все так же молча откидывает одеяло и принимается неторопливо одеваться.
— Я лучше сам схожу, тут неподалеку есть отличная кофейня, где делают лучшие круассаны в Париже.
Его голос звучит слишком ровно и монотонно, но разморенный Антон не замечает ничего подозрительного.
— Окей, — кивает он, — тогда я пока в душ. Или тебя подождать, потрешь мне спинку, — он довольно улыбается и притягивает к себе Мартена для неторопливого, почти хозяйского поцелуя.
Он слегка вздрагивает, как от удара, и аккуратно отстраняется.
— Нет. Не жди, — произносит он глухо, отвернувшись.
— Ты только давай побыстрее, ладно? В животе жуть как сводит, ты из меня все соки высосал, — Антон улыбается невольной скабрезности.
— Включи, пожалуйста, снова эту песню. И не спрашивай зачем, — предвосхищает он вопрос. — Просто хочу ее слышать.
Девушка с красивым именем Ая вновь обещает навсегда остаться рядом, утешает, жалеет и, вцепившись тонкими пальцами в его руку, ведет вперед. И он очень ей благодарен…
Его движения ровные и четкие.
Рубашка. Джинсы. Куртка. Ботинки.
Вот и все.
Осталось открыть дверь и выйти.
Вот и все, Мартен. Знал ли ты тогда, вечность назад, сидя в маленьком итальянском кафе и чувствуя, что ухватил судьбу за хвост, что в конце всего будешь стоять вот так, у двери номера парижского отеля и не решаться сделать шаг за порог, последний шаг? А если бы знал, как бы поступил? Он задает себе этот незамысловатый вопрос и не задумывается ни на секунду. Зная всё заранее, зная, каким крахом все обернется, зная, какую страшную ошибку он совершает, он бы поступил точно так же. Потому что Том ошибся. Уверенный в своей победе, он переиграл самого себя. Потому что он подарил ему любовь. Ту самую, в которую он никогда не верил. И лишь увидев, узнав и поверив, он понимает, что ради этого ему уже ничего не жалко и ни капли не страшно.