И он уже почти сделал последний шаг, когда раздался дребезжащий звонок телефона. Он едва удержался от того, чтобы не выругаться вслух и крайне неприлично, что вообще-то случалось с ним нечасто.
Антон ответил на звонок, пару минут молча слушал, потом бросил что-то короткое и отключился.
— Тренер, — ответил он на невысказанный вопрос, пожимая плечами. — Рвет и мечет. Надо возвращаться в отель, — и не дожидаясь Мартена, он зашел внутрь. Француз не пошел за ним, ему потребовалось сделать пару глубоких вдохов, чтобы унять разгоряченное воображение и усилием воли заставить себя думать о чем-то другом. О проблемах экономики Франции, например. Или о парижских пробках — все моментально упадет, Пизанской башне на зависть.
Приведя разум и тело в более-менее пристойное состояние, он неторопливо направился следом за Антоном. Одно не давало ему покоя: что вообще нахрен происходит?!
Потерпев неожиданное фиаско и пережив не самую спокойную ночь, он принялся строить планы по завоеванию русского с удвоенной энергией, которые, впрочем, пришлось отложить. На следующее утро сборные уезжали из Швеции, так что Мартен не видел его вплоть до следующего этапа в Хохфильцене.
Этап сложился так себе. Конечно, Фуркад во всех трех гонках оказывался на пьедестале, и это был плюс. Но ни одного золота он не выиграл, а это уже был минус. Впрочем, был и еще один плюс: Антон тоже попал на пьедестал в эстафете, а также последним, шестым по счету, угодил в цветы в пасьюте. Так что Мартену дважды довелось вновь принимать его поздравления, ощущать его теплую ладонь в своей, задерживая ее на мгновение дольше положенного, пристально глядеть в глаза и незаметно улыбаться. Нет, однозначно, хороший этап.
Точнее, был. До той минуты, пока после окончания эстафеты он вновь не направился к нему. На сей раз, наученный горьким опытом, он хотел позвать его уже не в кафе, куда тот совершенно точно притащит всю свою четверку, всю французскую, да еще и победителей норвежцев прихватит — ну чтоб скучно не было! Нет, он просто и вполне невинно хотел предложить ему немного покататься по окрестностям и поболтать о всякой ерунде.
Антон увлеченно беседовал с Малышко, который, кстати, как раз вчера Мартена обыграл в борьбе за серебро. Воспоминание было не из самых приятных, и он поморщился. Подойдя к русским, он сухо поприветствовал их обоих и тут же обратился к Антону. И вот тут-то этот русский идиот его виртуозно послал, над чем Эмиль до сих пор нагло ржал.
Тот, словно учуяв, что Мартен про него вспомнил, резко ускорился и поравнялся с ним.
— Все, больше не злишься? — глянул он на него и, видимо, удовлетворившись результатом, спросил: — Только скажи, тебя хоть раз так отшивали: вежливо, но беспрекословно?
— Неправильный вопрос, — едко заметил Мартен. — Правильно будет — тебя хоть раз отшивали?
— А что, вообще ни разу?! — Эмиль даже приостановился, во все глаза уставившись на Мартена.
Тот честно закопался в своей памяти, абсолютно искренне пытаясь найти хоть малейшие признаки провалов, о которых он мог забыть, но нет, таковых просто не существовало в природе.
— Нет, ни разу, — равнодушно пожал он плечами.
— Во дела, — изумленно протянул норвежец. — Однако этот медвежонок на глазах становится весьма и весьма любопытной личностью.
— Кто? — удивленно переспросил Мартен. — Медвежонок? Почему?!
— Ну так русский же, а они все с медведями в дальнем родстве, хотя отдельные особи очень даже в ближнем, а потом…- он изобразил в воздухе палкой нечто неопределенное, — сам по себе похож.
— Чем это? — проворчал уязвленный Мартен. — Хочешь сказать, что он крупнее меня? Вот еще!
— Ну, пожалуй, немного все же крупнее, — осадил его Эмиль, — но я сейчас не об этом. Иначе похож: ты глянь, какие у него черты лица, такие… — он запнулся, подбирая подходящее слово, — уютные, что ли, домашние, плавные. Нос такой кругленький, не заостренный, губы пухлые, щечки, волосы светлые, — он вновь прервался, раздумывая, и наконец подвел итог своим дифирамбам: — Нет, однозначно — красивый парень и очень милый медвежонок!
По мере этой проникновенной речи Мартен чувствовал, как его челюсть все сильнее и сильнее стремится поддаться земному притяжению, и понадобилось немалое напряжение, чтобы вернуть ее на законное место.
— Эмиль, дорогой, — начал он вкрадчиво, но с четко определяющейся угрозой, — а когда это ты его так внимательно рассмотрел? И зачем, стесняюсь спросить?
Тот посмотрел на него, не понимая:
— Эй, ты чего? Чего взъелся? — и прыснул от неожиданной догадки: — Ты, что, ревнуешь?!
— Сдурел?!
— Да какое там сдурел? Сам на себя погляди! Глаза кровью налились, зубы сжались, прямо броситься на меня с кулаками готов. Ревность как она есть, в самом классическом ее варианте, — припечатал он.
Мартену хотелось рявкнуть, что Эмиль окончательно тронулся на почве романтических бредней, но вдруг остановился, озадаченный одним простым вопросом. А что такое ревность? Нет, конечно, он знал о ней понаслышке, но вот наяву и не помнил, чтобы ему доводилось ее испытывать. Не будешь же ревновать партнеров по койке на ночь! Так что же это — ревность? Отелло — Дездемона, чудовище с зелеными глазами, страсти-мордасти, все умерли? А вот то мерзкое чувство, вдруг задергавшееся где-то внутри и ехидно подкидывающее картины с участием Антона и кучи левых мужиков одна отвратительнее другой, вот это что? А желание послать сейчас Эмиля ко всем чертям, а еще лучше врезать для профилактики, чтобы не смел пялиться? А вот это дикое стремление сейчас же отыскать Антона, заковать в наручники и посадить под замок, чтобы не смел ни на кого, кроме Мартена, даже глаз поднять, вот это что за хрень, черт побери?
«Так, стоп, Мартен. Успокоились. Вдохнули-выдохнули. Раз-два, раз-два. Вот так. Однако… Кажется, я точно давно не трахался», — ухватился он за спасительную соломинку. — «Нужно срочно найти любую смазливую задницу и сбросить напряжение, или дело примет угрожающий оборот. А на русского потом можно и наплевать, пусть катится нахер, тоже мне святая невинность!».
Придя к этому утешительному выводу, он почувствовал, как настроение быстро улучшается, и рванул вперед, махнув рукой Эмилю, чтобы догонял. Тому понадобилось для этого всего пара мгновений.
— Ну так что, ревнивец, дальше-то что будешь делать?
— Отвали! — огрызнулся Мартен беззлобно.
— Ну, Маааарти, — состроил несчастное лицо Свендсен, — ты же не оставишь несчастного, изнывающего в неведении товарища мучиться от незнания! Что дальше-то? Попробуешь еще раз?
Мартен уже почти открыл рот, чтобы сказать, что он таких русских, а также немцев, норвежцев, австрийцев, если захочет, будет иметь толпами каждый день, так что с этим ему надоело возиться. Но вдруг перед глазами встали пьедестал Эстерсунда и первый взгляд Антона… Незаметная, блуждающая улыбка по ту сторону стола… Жар, исходящий от его бедра… Губы, которые он так и не успел поцеловать…
— Эмиль, золотко, ты хоть раз видел, чтобы я не получил того, что мне нужно? — проникновенно спросил француз, выждал эффектную паузу и подытожил: — Вот и не увидишь!
====== Часть 4 ======
Дать то опрометчивое обещание себе и Эмилю было очень легко. Выполнить, как ни странно, — гораздо сложнее. Мартен всегда был умным мальчиком, и жирафов в его роду не водилось, так что ему не понадобилось много времени, чтобы осознать: на сей раз все будет иначе.
Антон, вроде бы и не предпринимая никаких осознанных действий, тем не менее, до поры до времени успешно умудрялся избежать любых встреч с ним. Настолько успешно, что ни о какой случайности и речи быть не могло. Поняв это, Мартен с хищной улыбкой лишь мысленно потер руки. Что ж, тем лучше! Не родился еще на белом свете человек, способный скрыться от Мартена, если тот желает его видеть.