– Чего бы это Немчихе раздобриться – Нюшку в гости приглашать? Наверно, надо платье новое пошить или к седьмому побелить в доме…
По утреннему снегу Нюшка топотала чунями. Они походили на калоши деда Мицая, который служил завхозом в школе деревни Казанихи, где был директором Нюшкин дядя – Быстриков Сергей Никитич.
Деревня от районного города Татарска отстояла в двадцати километрах. Отправляясь в район по делам школы, Мицай обычно забирал с собой деревенскую почту. Если в Татарске его заставала ночь, заезжал переночевать в доме матери своего директора – Елизаветы Ивановны.
Завидев в окошко старика, маленькая Нюшка обычно пряталась за сундук. Сидела там и знала, что старый Мицай только потому не Дед Мороз, что у него и калоши, и борода чёрные.
Появляясь в доме Быстриковых, Мицай первым делом принимался «искать» Нюшку. Старик долго «не мог её найти», а когда находил, визгом и смехом полнилась вся изба…
Чуни для внучки соорудила сама Ивановна – так звали бабушку её соседи; все внучкины и не только её пожитки остались в Новосибирске, потому как после ареста энкавэдэшниками по 58-й статье[3] Нюшкиного отца мать с дочерью были высланы из города в двадцать четыре часа…
Войну они встретили в Татарске, в хатёнке Нюшкиной бабушки. Отсюда и забрали хирурга Александру Быстрикову прямо на передовую…
И пришлось Елизавете Ивановне отыскать в кладовке старые ребячьи валенки, отрезать от них голенища, ими же подшить головки. Готовые чуни она поставила перед Нюшкою, сказала:
– Щеголяй! Пугай зиму. Пусть она бежит – фашистов морозить.
При ходьбе чуни шмыгали, оставляя на снегу следы, похожие на больших головастиков. Это всегда забавляло Нюшку. Но сегодня она торопилась к подружке, которая позвала её на именины…
Во дворе Немковых притомилась брехать собака Халда. Девочкины следы успела припорошить снежная искра, а калитка высокой зелёной ограды все не отворялась. Гостье давно бы следовало понять, что в доме никого нет, да сладкий запах ванили сулил праздник. Нюшка пыталась заглянуть во двор, но не находила щели.
Готовая заплакать, она прилипла лицом к доскам ворот, зажмурилась и в зелёной темноте увидела знакомый зелёный вагон. Странно, что на этот раз она различила вдоль вагонов белые буквы, которыми было написано: «Наше дело правое – мы победим!»
Читать Нюшку научил отец. Он же наказывал ей никогда не жаловаться, не врать и не реветь. А вот сколько можно стоять в ожидании у чужих ворот, этого он не успел объяснить…
И вдруг на неё сверху свалился голос:
– Ты чего тут забыла?
Нюшка метнулась от ворот; чуня свалилась, подвернулась под ногу, уронила её на четвереньки, и такой девочка попятилась от голоса.
– Эт-того ещё не хватало! – опять услыхала она над собою, а перед собой увидела на серых валенках чёрные клеёные калоши деда Мицая.
Старик подхватил её, поставил на ноги, сказал:
– Негоже такому человеку, как ты, ползать перед воротами всякой нечисти! Твоя мать на фронте солдат от смерти спасает, а ты, видишь, чё творишь… По земле только фашистское тараканьё ползает!
Он приподнял за подбородок её лицо, заглянул в глаза, сам качнул головой в сторону калитки, спросил:
– Зачем ты к этим?
– Надо.
– Надо так надо… – не стал допытываться дед, а, вытянув из-за опояски полушубка кнут, ударил кнутовищем по воротам.
Во дворе взорвался собачий лай, и тут же пропел Немчихин голос:
– Слышу, слышу… Чего доски-то ломать? Не своё, так и не жалко…
– Ты, Захарьевна, насчёт своего-то помолчала бы… – отозвался Мицай и громко обратился к Нюшке: – Если эта паразитка вздумает ещё когда над тобой изгаляться, бери палку! К этим выследкам с палкой ходить надо…
– Чему учишь?! – заругалась было Немчиха, но, высунув голову в проём приоткрытой калитки, уже елейным голосом спросила: – Ты чего это, Данилыч, расходился? – И вроде только что заметив девочку, разве что не запела: – Ню-туш-ка! Ты к нам? Проходи, милая.
Девочка поглядела на Мицая, старый подтвердил:
– Иди, иди! Поди-ка, не слопает.
Хозяйка пропустила гостью во двор, там спросила:
– Ивановна, что ли, зачем прислала?
– Не-а, – ответила Нюшка. – Верка ваша на именины звала.
– Ещё не лучше! – воскликнула Немчиха. – Нашла мне гостью! Со всякой хухры мохры…
– Варвара! – грянул с улицы голос Мицая. – Только обидь мне малую!..
Дух стряпни замутил Нюшке голову. Озябшими пальцами она не сумела распустить узел платка, стащила его с головы на плечи и не посмела окончательно его снять, поскольку хозяйка, указав ей на табурет у двери, велела: