— В воспоминаниях это почти штамп, что немецкие бомбардировщики, когда их атакуют, избавляются от бомб на своей же территории. А наши так делали?
— Я такого не видел. Пока фотоконтроля у них не было, говорили, что были такие случаи, но сколько я сопровождал бомбардировщиков, они бомбили только по цели.
— На каком вылете вы почувствовали, что вы зрелый летчик?
— Когда потерял Заводчикова. Здесь я окончательно прозрел. Впервые близко увидел вражеский самолет и его пилота, испытал боль потери командира. Ну, а когда я этого аса — а по походке видно было, что это ас — загнал, я понял, что не так страшен черт, как его малюют. Стал относиться к боевой обстановке поспокойнее. Перестал бояться. Нельзя сказать, что страх прошел совсем, но уменьшился. Стала лучше осмотрительность, больше видеть стал. Когда заметишь, где находится противник, видишь, какой он делает маневр — ты оцениваешь свое положение и сам маневрируешь соответственно.
— Как вам немецкие летчики?
— Разные. У них военная подготовка лучше была. Опять же, опыт больше. Они работали в основном на «свободной охоте» и очень успешно — сбивали много. Причем они атаковали, только если видели, что ты прозевал их атаку. Сбил и ушел. Если начинаешь маневрировать, даешь понять, что ты видишь, то они особо не лезут. После 1943 года, когда завоевали господство в воздухе, немцы стали не те, даже их асы стали не те.
В тактическом плане им было легче. Мы, например, непосредственно прикрывали бомбардировщиков и штурмовиков. Немцы так не делали. Если бомбардировщики идут, то истребители выходят на линию фронта, завязывают бой, но непосредственно ударные самолеты не сопровождали. Для истребителя такая тактика лучше, свободнее себя чувствуешь, а для бомбардировщиков хуже. Можно атаковать бомбардировщиков без прикрытия.
— Были среди немцев летчики, с которыми вам приходилось сталкиваться, умевшие вести маневренный бой, свалку?
— Не приходилось участвовать. Помню, Иванова атаковал на скорости какой-то ас. А я далеко от него был. Так... под три четверти. Смотрю, сейчас догонит и собьет Иванова. По рации передаю, что «худой» в хвосте, он не реагирует. Если бы он просто начал разворот, то «мессер» уже не пошел бы за ним, а ушел. Я взял упреждение аж впереди Иванова, дальность-то большая. Трассу положил точно впереди «мессера», который уже готов был открыть огонь. Он вышел из атаки свечой вверх градусов под 70. Вверху его встретила пара По-хлебаева. Как он врезал этому «мессеру»... Я не знаю, снаряда три, наверное, в него попало. Зрелище страшное: летчика убило, конечно, самолет развалился на четыре части, плоскости отвалились, фюзеляж отвалился. Он только вспыхнул немного, а гореть уже нечему было. И эти куски стали падать...
За короткое время — за месяц — мы сбили четырех лучших асов их группы «Удет». Это по разведданным, которые нам передавали.
Готовилось наступление, мне командир полка дал задание провести разведку Акиманайских позиций. Никакими штурмовками, ничем не заниматься, быстрее данные предоставить. Пошел парой со Степановым. Вышли в Азовское море. Там снизились до бреющего и идем над сушей. Смотрим, наши пленные окопы копают. Машут нам руками. Прошли дальше. Перед Феодосией есть населенный пункт Владиславовка. От Влади-славовки идет железная дорога на Джанкой. Смотрю, что там такое: железная дорога, на ней стоит дрезина и какой-то агрегат. Мне показалось, что позади этого агрегата железная дорога как-то не так выглядит. Я говорю: «Боря, что-то тут неладное. Прикрой, как следует». Не вытерпел. Три снаряда выпустил и ушел. Вернулся и не доложил, что штурмовал. Командир же полка запретил штурмовать! Думаю, ругаться будет. Да и не знаю — попал я или нет. Потом, через несколько дней, Павликов подходит ко мне, спрашивает: «Когда ты ходил, не стрелял там ни в кого?» Я отвечаю: «Нет, товарищ командир». — «Это точно?» — «Точно». — «Мне сказали, что пришла «кобра», дала очередь, а в это время только ты летал. Эта «кобра» повредила агрегат, который разрушает пути. Каганович — министр путей сообщения, спрашивает, кто уничтожил этот агрегат и спас мне столько железной дороги такого-то числа в такое-то время? За это дает орден Ленина. Ищет летчика, чтобы его вручить». Я говорю: «Нет, не стрелял». Мне уже тем более неудобно сознаться: получается, раз орден Ленина дают, то я стрелял. Но вот чему я обрадовался, так это тому, что стрелял не напрасно.
Мы стояли под Феодосией и оттуда ходили на Севастополь. Соседний 57-й гвардейский полк пошел шестеркой. Шли плотным строем, и пара «мессеров» двоих у них сбила с одной атаки, летчики выпрыгнули.
На следующий день командир дивизии дал нашему полку задачу шестеркой идти в тот же район прикрывать войска. Похлебаев говорит: «Пойдем этажеркой Покрышкина в три яруса. Связь держим по рации». Распределились. Командир эскадрильи остался выше, как более опытный. Я в середине. Идем строем, все время в пределах видимости. Малыми силами большой район занимаем, просматриваем, и взаимодействие хорошее. А что, мы будем кучей идти? Там встретился нам новый «мессер» с форсированным мотором. Схватились с ним на виражах. Пока крутились, он все выкручивался, никак не мог я его взять в прицел. Видно было, что сильный летчик и летал на новой машине. Кроме того, похоже, ему по рации с земли подсказывали, потому что это было над их аэродромом, южнее Севастополя. Командир эскадрильи выше меня был: «Ну ладно, — говорит, — хватит, снимай его. Некогда с ним возиться». Значит, наблюдал. Этот «мессер» стал от меня свечой градусов под 70 вверх уходить. Смотрю, дымок пошел от мотора, потом видно было черный выхлоп, и он с форсажем пошел, уходит от меня на «горке». Я отстаю, думаю — уйдет. Пугали нас, что «кобра» против «мессера» ничего не стоит, «мессер» сильнее. Думаю, проверю. Пощупаю своими руками, как говорится. Потом смотрю, он тянет, тянет, а я его начинаю догонять. Догоняю, догоняю, в итоге чуть не столкнулся. Пришлось даже убрать немного мотор. Я ручку отдал, самолет уменьшил угол набора высоты, а потом ручку поддернул, и брюхо «мессера» прямо передо мной. Я выстрелил. Видно было, что снаряд дырку сделал и в кабине разорвался, убив летчика.
В Крыму произошел такой случай. Мы сидели в Ба-герове. Нам привезли обед на окраину аэродрома. Пока мы собрались — летчики, техники, — уже стало темнеть. Группа летчиков, в их числе Сергей Иванов, штурман полка Худяков Сашка [Худяков Александр Анисимович, капитан. Воевал в составе 101 -го гиап и других полках ВВС КА. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 277 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 3 самолета лично и 7 в группе. Награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны 2-й ст., медалями], начальник штаба Гейко, замполит Пушкарский, Сережка Овечкин, Воробьев, пошла через аэродром к столовой, а мы со смершев-цем пошли по дороге в обход. У Иванова был немецкий клинок. Он шел и все время им махал. Зацепил мину-лягушку. Она взорвалась, и ее осколками были ранены семь человек. Мы слышали взрыв, а через некоторое время мы услышали шум автомобильного мотора и еще один взрыв. Оказывается, машина шла им на помощь и тоже подорвалась на мине. Когда мы пришли в помещение, где располагались на ночлег, нам сказали, что наши подорвались. На следующий день их на санитарном У-2 перевезли в госпиталь в Краснодар. Воробьев скончался от ран. Сережке Овечкину ногу отняли. Сергею Иванову ногу спасли, хотя у него гангрена начиналась, и он после этого больше не летал. Серега сильно запил после госпиталя. Вернулся к себе в Торжок. Сменил несколько мест работы. А потом из ребят, что к нему льнули, сколотил банду, занимавшуюся грабежом квартир. Вскоре их арестовали. Его, как организатора, судили и лишили звания Героя Советского Союза.
Я тебе прямо скажу, что летчиком Сережка был хорошим, но нечист он был на руку. Мы с Борисом Степановым постоянно с ним конфликтовали. Он стремился все время быть героем, победы иметь. Частенько просил Бориса, как своего ведомого, подтвердить победы, которых не было. А Борька Степанов — честный парень был, никак на это не соглашался.