Я опять захожу, смотрю — второй «фоккер» со стоянки выруливает на взлет. Взлетает. Я его догоняю — не стреляет оружие. А он на малой высоте, уже убрал шасси, я у него в хвосте вплотную сижу и никак не могу на виражах перезарядить пулеметы или пушку. Крыльевые не перезаряжаются, а эти перезаряжать можно, но некогда. Я отхожу немножко в сторону. Ведомый видит, что я за кем-то гоняюсь, я ему говорю: «Бей его». Он заходит, а стрелять еще как следует не умеет. Упреждение не взял, в метре идет за ним очередь. Я ему говорю: «Упреждение возьми, упреждение возьми на метр, хвост отрубишь ему». Он несколько очередей дал, но промахнулся. Тут закрутилась карусель, и куда это «фоккер» делся, я не заметил. Перезарядил пушку, пулеметы. Попробовал — стреляет. Отработали, стали отходить. Вижу — «фоккер» за нами. Я командиру полка передаю: «Фоккер» идет за нами. Сейчас я его сниму». Я развернулся, дал очередь издалека, отвлекаться некогда было — отставать от группы нельзя, я же ведущий. Этот «фоккер» задымил... я вот все думаю — куда я ему попал? Я увидел не обычный черный дым, а клуб белого пара, и он рухнул в какую-то просеку, где была линия электропередач. Пыль, дым, белый пар столбом...
— Почему отказало оружие?
— Если в бою создашь отрицательную перегрузку, где-то там ленты зацепляются, и оружие отказывает. Причем мы пытались найти и исправить этот недостаток, но так ничего и не смогли сделать. Ведь когда самолет садится, его встряхивает и все опять работает. А в воздухе я уже знал, что, если сделал переворот или разворот с отрицательной или близкой к нулевой перегрузкой — обязательно будет задержка. В этом случае надо просто перезарядить оружие, но в бою не всегда есть такая возможность.
В 1945 году летали на сопровождение бомбардировщиков, летали на штурмовку. Бомбы бросали. Нам вместо подвесного бака к самолету подвешивали одну
250-килограммовую бомбу. Ходили на Данциг, бомбили корабли. Кто как мог, конечно... Один раз велели бомбить эсминец, который обстреливал наши войска. Дня три его гоняли. Как только мы появлялись, смотрим — он сразу прекращает стрелять и начинает маневрировать. Попасть в него тяжело, но хоть отгоняли. Хотя командир первой эскадрильи Зорин говорил, что мы его потопили, но на следующий день опять наши наземные войска помощи попросили. Может, моряки потопили. Его 250-килограммовой бомбой не потопишь. Потом наши Данциг взяли, он куда-то ушел.
Так вот, воздушных боев практически не было. Летчики противника послабее стали, чем в начале войны. В Польше летали, шестеркой сопровождали девятку «бостонов» на город километрах в 60—70 от линии фронта. Я парой в ударной группе, а Боря Степанов парой выполняет роль непосредственного прикрытия. Бомбардировщики на боевой курс с ходу встали. Смотрю, навстречу выше нас метров до 500—1000 идет группа «фоккеров» и «мессеров». Всего штук 30. Ну, думаю, сейчас драчка будет. Моя задача — сохранить бомбардировщиков. Сам погибай, а бомбардировщиков сохрани. Они на боевом курсе — не шевельнуться. Сейчас сбросят бомбы, начнут разворачиваться, на развороте их немцы и начнут лупить. Смотрю, один атакует Степанова — напористый такой, с пикирования на скорости. Я говорю: «Боря, в хвосте «худой». — «Вижу». Я сказал, а сам направился на этого «худого». По крайней мере, хоть пугну, чтобы не атаковал. Заметил он меня и сразу вправо в сторону раз — полупереворот и ушел. Другие крутятся, вертятся, но практически не атакуют. Видно, послабее летчики были. Бомбардировщики уже развернулись. «Бостон», если идет налегке с принижением, то скорость у него хорошая. Пошли с курсом на аэродром. Смотрю, четыре «фоккера» за нами. У меня ведомым молодой летчик. Думаю, связываться с этими четырьмя «фоккерами» или нет? Пока они далековато еще. Можно развернуться и с передней полусферы... Хотя бы одного снять, а остальные рассыплются. Но я могу ведомого потерять, а он может заблудиться. Ждал, ждал. Думаю, если подойдут, тогда, конечно, придется завязать бой. Не получилось... Они в какой-то момент развернулись и ушли.
Когда на Берлин ходили, я видел «мессеров», но они не атаковали наших бомбардировщиков. А я не мог оторваться от бомбардировщиков, чтобы самому атаковать. Вот потому и не настрелял больше.
— Вы дружили эскадрильей или полком?
— Вообще полком. Между собой в эскадрилье, конечно, больше общались и лучше друг друга знали. Между эскадрильями общения было меньше, но дружили и с техническим составом, и с летным. Дружба была и между полками, но тут уже выборочно.
Помню, как после Крыма командир полка послал меня и Серегу Нестерова в дом отдыха на 10 дней. Добирались на попутках. У меня тогда был только один орден Славы. Молодые летчики уже по второму ордену получили, а мне все не давали. Начальник штаба сказал (это уже я потом узнал), что, пока он сам не получит второго ордена, у меня второго ордена тоже не будет, поскольку он с начала войны и старше меня.
Стоим на стоянке. Совершенно незнакомый мне человек говорит: «Здравствуй. Ты Дементеев?» Оказывается, это был командир эскадрильи бомбардировщиков, чью группу я все время сопровождал. И в Крыму, и потом, в Польше и Германии. Спрашиваю его: «Как же ты меня узнал? Мы же с тобой не встречались!» — «Ну, как же, — говорит, — длинный такой, один орден Славы болтается».
— Орден Славы — солдатский орден?
— Меня к нему представили, когда я два «фоккера» сбил. Замполит говорит: «Я тебя сделаю полным кавалером ордена Славы». В авиации этот орден давали только младшим лейтенантам.
— Какой следующий орден?
— Закончилась война. Мы стояли в Пенемюнде. Это ракетный немецкий центр. И в течение недели я получил два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны I степени. Уже прошло 44 года, в 1988 году вдруг мне звонят из поисковой группы: «Вы награждены орденом, но вам его не вручили». Тогда мне и вручили третий орден Красного Знамени, которым я был награжден в 1944 году. И Хоцкому тоже вручили орден Отечественной войны I степени, которым он был награжден раньше.
— Два ордена Красной Звезды уже позже получили?
— Да, за полеты в сложных метеоусловиях и за выслугу лет.
— Командир полка часто летал?
— Нельзя сказать, что часто, но Павликов и в групповых вылетах участвовал, и полк водил.
— Как относились к потерям?
— Тяжело. Первые потери вообще очень тяжело переносились, а потом сердце просто сжимается. Но каждая потеря отражалась на нас на всех. Сильно переживали.
—
— Что делали с личными вещами погибших?
— А какие личные вещи? У летчиков — планшет, и пошел. Зимние костюмы были в ведении техников. У нас в эскадрилье был случай на Кубани, когда один сержант, пользуясь этим, наше обмундирование продавал. Даже парашюты воровал. Его поймали, при задержании он застрелил одного из патрульных. Его судили и расстреляли. Опять же, это единичный случай, которым был возмущен весь личный состав полка.