Помню, уже война закончилась. Вдруг однажды ко мне один сержант — оружейник из нашей эскадри-ль/1 — подходит: «Командир, разрешите вас поцеловать». Я недоумеваю: «Почему такая надобность у тебя появилась?» — «Вы мне жизнь спасли». — «Не припомню. Вроде в таких ситуациях я с тобой никогда не был». — «Ну как же, спасли». Он мне рассказал, я тут и сам вспомнил тот самый случай, когда у меня при атаке «юнкерсов» оружие не стреляло, поскольку боекомплект был не подведен. Я тогда в переделку попал и мог настоять, чтобы оружейника засудили и отправили в штрафбат, но не стал. Вот и сказал ему: «Ну, целуй, раз я спас тебе жизнь».
— Летчики из вашего полка в штрафные части попадали?
— Нет. А из соседнего, 57-го полка один попал, но я про него уже рассказывал. Это тот самый стажер из запа.
У нас в полку тоже был стажер с интересной историей — Пушкарев Борис. Тут предварительно надо сказать, что когда сформировали 57-й полк, то его командиром стал Осипов, бывший командир полка ПВО Бакинского округа. Потом на основе полка сделали дивизию, командиром которой этот Осипов и стал. И вот, 57-й полк перевели на фронт, а Пушкарева почему-то оставили в Баку, хотя он и был в 57-м полку. Тогда он пришел в отдел кадров к какой-то девушке и выпросил у нее личное дело. Сразу его за пазуху, и поехал на фронт воевать. На фронте быстро Смерш его вычислил. Но Борис с товарищами успел встретиться, пару дней побыть в полку. И когда смершевцы приехали его забирать, товарищи из 57-го полка спрятали Бориса на чердак. А потом, чтобы замять следы, Пушкарева перевели в наш полк. Его определил командир в эскадрилью. И вот Борис задание какое-то выполнил, его подбили, он сел на вынужденную на переднем крае. Организовали наземные части все внимание к нему. Он пробыл у них, по-моему, три дня. Обычно, подкормили, привели тебя в порядок, и давай быстрей домой. А он расположился там, как на отдыхе. Когда вернулся, командир сразу на него: «Где ты был столько времени?» — «Меня там встретили хорошо». — «Ты трус. Ты специально не хотел возвращаться. Чего ты там отсиживаешься? Все летчики сразу возвращаются». Отругал его как следует, да еще, понимаешь, трусом назвал. Пушкарев решил доказать, что это не так, и на «кобре» выполнить с бреющего полета мертвую петлю. Мертвую петлю выполнять на «кобре» опасно. Ты в любом месте можешь сорваться и не успеешь самолет вывести. А он сделал это не по заданию, а сам. Он тогда то ли вылетал на задание, то ли облет самолета у него был. Не могу точно сейчас сказать, но мы видели, как он выходил метров с 20, и как начал делать петлю: тянет ее, тянет, вот-вот сорвется, но все-таки вытянул. Борис потом рассказывал, что где-то вычитал, что при выполнении петли на «кобре» можно набрать высоту в пределах 70—100 метров. Приблизительно так у него и получилось. Он доказал, что он не трус.
Вообще, ребята у нас были смелые. Скажем, Сергей Шевелев [Шевелев Сергей Николаевич, майор. Воевал в составе 821, 862, 249, 66-го иап и в составе Управления 329-й иад. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 186 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 13 самолетов лично и 2 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды, медалями] к нам пришел. Не помню, откуда именно его перевели. Но был он уже Герой Советского Союза.
Человеком Шевелев был хорошим. Меня особенно любил, сам не знаю, за что. Довелось нам однажды летать вместе. Помню, перед тем, как с Кенигсбергом закончить, нужно было выслать туда разведчиков, узнать, какая погода в этом районе. И вот от командира полка поступила такая команда. Он вызвал штурмана Шевелева, поставил задачу. У него ведомого нет. Командир ему сказал, чтобы выбирал кого хочет. Он говорит: «Мне ведомым или Андрианова Михаила Николаевича, — тот тоже был родом из Владимира, — или Шугаева». Меня он увидел первым. Говорит: «Ну-ка, иди сюда!» Он был тогда майором, а я лейтенант. Спрашивает: «Со мной полетишь на задание?» Отвечаю: «Если надо — конечно». Говорит: «Готовься, скоро вылетаем».
Надо сказать, накануне он, видно, выпил хорошо. С похмелья был. Мы вылетели, я его по радио вызываю — никакого звука. Летим, летим на высоте 300 метров. Сам понимаешь — никакая высота. На случай чего всегда нужно иметь высоту, тем более что и погода позволяла, облачности не было. Однако жжем бензин на такой высоте. Он ноль внимания. Я вышел вперед немножко, показываю — он не реагирует. Пришли в нужный район, посмотрели погоду. Высоту к тому времени немножко поднабрал, около 800—1000 метров. Можно было и побольше, конечно. Потом вдруг появились два «мессера». Когда задачу по разведке выполняешь, в бой не положено вступать. Но Шевелев вступил. Он сбил одного «мессера». А потом мы развернулись немножко, стали отходить. Он узрел аэродром и давай штурмовать. Он штурмует — я захожу штурмую. И тут такой момент. Когда в бой вступили, я свой подвесной бак сбросил, а у него подвесной бак висит. А это ж, по сути, бомба. Пуля попадет в бак, и самолет взорвется. Вот я потом атакую, штурмую, выхожу вперед, у меня подвесного нет, показываю это Шевелеву. Он раза три туда заходил. Потом только, видно, до него дошло, что у меня бака подвесного нет. И пошли мы обратно. Так втихомолку и вернулись. Я его не слышал, и он меня.
— После таких вещей вы что-нибудь сказали?
— Ничего не сказал, зачем?
— А как обычно поступали, когда такие проблемные вылеты случались? Морду били?
— Били. А чего? Тут цена жизнь. Но у нас в полку таких случаев очень мало было, единицы. Один на один ему врежешь, чтобы понял. Мне один раз пришлось так сделать. В конце 1944 года или в начале 1945-го я стал старшим летчиком. А ведомым у меня сначала был Иванов-Алыбин, а потом Бойченко [Бойченко Виктор Степанович, лейтенант. Воевал в составе 66-го иап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 151 боевой вылет, в воздушных боях сбил 7 самолетов лично и 3 в группе. Награжден орденами Красной Звезды, Славы 3-й ст.. медалями], он был командиром звена, но блуданул. Все звено посадил на вынужденную посадку. Его и сняли. И вот он начал пристраиваться ко мне, мол, возьми меня. Я говорю, что у меня есть ведомый, мне не надо. Но настоял он. А Панкратов его уважал очень, сказал мне: «Возьми его, летчик он опытный». Не хотел я его брать, но тут поддался уговорам. И в первом же бою он меня бросил. Так просился и бросил... Притом самый обычный бой был. И четко видно было, что он бросил. Ну, я ему и врезал...
— А если говорить о быте летчиков, каким он был?
— Питание, конечно, было хорошим, разнообразным. Периодов голода не было. Даже у Покрышкина в полку был летчик, которого все звали Бородой (фамилию его не помню) бородатый такой, высокого роста. Ему не хватало летной нормы, так ему давали две нормы. Никого не обижали в этом плане. Кроме того, регулярный осмотр медицинский. Обычно в мирное время через год, а во время войны через 3 месяца. Проходили по всем врачам медицинскую комиссию. Бывало, что и списывали. У нас был Алексей Арестов [Арестов Алексей, младший лейтенант. Воевал в составе 66-го иап. Всего за время участия в боевых действиях в воздушных боях лично сбил 2 самолета противника] из Новосибирска. Такой хороший летчик, был заместителем командира нашей эскадрильи. У него было воспаление среднего уха, его списали. Потом он устроился на свой Новосибирский завод, стал испытателем, летал на «яках». Мы как-то в командировку за «кобрами» туда прилетали и с ним встретились. Он доволен был, жил хорошо. Как-никак испытатель на заводе, много денег получал.
Теперь, что касается жилья. Обычно мы старались размещаться поэскадрильно. Нам выделяли какое-нибудь помещение, жилой дом. В станице, например, на Кубани выделят дом, где живет старичок или старушка. И еще выделят дневального, чтобы топил этот дом, он же и охранял нас в ночное время. Правда, жить поэскадрильно помещение не всегда позволяло. И в том же Миргороде были моменты, когда трое-четверо живут у одной хозяйки, трое-четверо у другой.