Кое-как, но мы все же добрались до Тбилиси. В Тбилиси был авиационный завод, где делали самолет ЛаГГ-3. Машина тяжелая, с плохой маневренностью. Правда, одно преимущество было у ЛаГГа — мало горючего расходовал. Сделан он был весь из дерева. Это, конечно, большой плюс был, когда мы потеряли практически все алюминиевые заводы.
Получили мы хорошие модернизированные ЛаГГ-3, маневренные, скоростные. Долетели на них до Вологды. До дома оставался один перелет, когда пришел приказ направить 6 человек в город Иваново для получения новых самолетов Ла-5, и я уехал на переучивание.
Ла-5 — отличнейший самолет, но летом в кабине было очень жарко и душно, тем более что летали с закрытым фонарем кабины, только на посадке его открывали, чтобы землю лучше видеть. Бывало, что подошвы кирзовых сапог ломались от долгого соприкосновения с высокой температурой.
— Вы летали на машинах с двигателями воздушного охлаждения и водяного. Какой из них лучше?
— Двигатели воздушного охлаждения более устойчивы к боевым повреждениям. Ла-5 на семи цилиндрах домой, бывало, приводили.
— Говорят, что завести двигатель Ла-5 помогал техник, было такое?
— Нет. Нужна была помощь техника, только чтобы подключить сжатый воздух. А так открываешь вентиль, сжатый воздух начинает вращать винт, включаешь зажигание, и мотор заработал.
Бывало, что, когда Ла-5 заруливал, техник ложился на крыло и показывал, куда вести, лоб закрывал. При перебазировании с аэродрома на аэродром техников сажали в фюзеляж.
— В воздухе не было такого, что путали «фокке-вульф» с Ла-5?
— Нет. У летчиков все-таки глаз был наметанный.
— Бомбы на Ла-5 подвешивали?
— Да, 100 килограммов. Я несколько вылетов сделал на бомбежку немецких аэродромов.
В начале 1944 года уже в составе 415-го иап я перелетел на фронт. Летом я провел свой первый воздушный бой, оказавшийся успешным. Нас подняли на перехват финских самолетов «Кертисс-36» на высоту 7000 метров. На таких высотах мы обычно не летали — не было кислородного оборудования. Для организма все-таки было тяжело. Я на развороте даже потерял сознание. Финны нас увидели, и сразу вниз, а мы за ними. Один финн увязался за моим ведущим, командиром звена Юзефом Гавриленко, и меня не видел. А я оказался за ним. Никаких особых маневров не пришлось делать, и с первой очереди мне удалось его сбить. Это выдающийся случай. Редко кто сбивает в первом бою.
Вскоре я стал старшим летчиком, ведущим, а Сергей Ефремов был моим ведомым. Мы летали на разведку, штурмовку. Потом Сергей уже сам стал ведущим. И вот тогда произошла уже упомянутая мной история, когда меня один раз зениткой сбило. Сергей Ефремов с Мишей Родионовым полетели на разведку и на перегоне прихватили железнодорожный состав с горючим в цистернах. Они его проштурмовали и зажгли. Получился пожар, если не на всю Финляндию, то на половину. Полыхало здорово! Мне дали команду с моим напарником Васей Беловым полететь и найти что-то похожее. Мы полетели, но на перегонах ничего не нашли. Вышли на станцию Свирь. Я смотрю, эшелона четыре стоят. Говорю Васе: «Будем штурмовать!»
Сделали первый заход, постреляли, зенитного огня не было, да и под нашим огнем ничего не загорелось. Я Васе, мол, давай еще один заход сделаем. И только я свалил во второй раз машину в пикирование, раздался звук как удар бича. Это где-то у меня над головой, в 15—30 сантиметрах, полетел снаряд. Конечно, тысячу раз по мне стреляли, но я только дважды слышал, что у меня где-то над кабиной полетел снаряд. Я не успел испугаться, как в следующий момент почувствовал впереди глухой удар, и самолет затрясло со страшной силой. Было это километрах в сорока за линией фронта. Мотор стал сдавать. Высота была метров 800—1000. Я со снижением потянул к линии фронта. Перетянул Свирь, и, когда мотор совсем сдох, я пристроил машину на пузо на какую-то поляну. Оказалось, мне снарядом отрубило лопасть винта. Поэтому самолет стало трясти со страшной силой. Кроме того, осколками пробило маслорадиатор, и масло вытекло. Я вылез, помахал Васе Белову, который меня сопровождал, он улетел. Через некоторое время вижу четверку наших истребителей. Они покрутились — видимо, искали меня, но не нашли. Думаю, куда мне идти? В той стороне, где должны быть наши, идет стрельба из минометов, пулеметы строчат. Я решил, что до своих не дотянул, сел на финской территории, на их плацдарме на левом берегу реки.
Первая надежда на спасение у меня появилась, только когда я нашел окурок цигарки, скрученной из газеты на русском языке, валявшийся в траве. Значит, свои рядом! Потом вижу, едет группа всадников, я спрятался в кустики. Они в накидках, в капюшонах, не знаю, кто это — наши или финны. Когда поближе подъехали, слышу родную речь, с родными дополнениями. Тут я смело вышел, решил, что я у своих. Как оказалось потом, впереди был полигон, на котором обучались войска.
Привели меня к генералу. И вот, такая картинка: площадочка, обсаженная срубленными молодыми елочками, в окружении этих елочек стоит стол, на столе стоит самовар, за столом сидит генерал и из блюдечка гоняет чай. Я говорю: «Товарищ генерал, меня сбили.
Пожалуйста, распорядитесь, чтобы выставили охрану у самолета». Приказал он выставить охрану. Правда, как выяснилось потом, охранник оказался ненадежным, и из самолета стащили радиостанцию. Мой техник, который был в нескольких десятках километров от линии фронта, чуть не пошел под трибунал, потому что исчезновение радиосредства в районе линии фронта — это ЧП.
Сдал я тогда самолет охране, а сам двинулся в сторону своего аэродрома. Трудно было двигаться, потому что все ехало в сторону линии фронта. Это ж было как раз накануне наступления наших войск на Свири. Мне чуть ли не сутки потребовались, чтобы добраться до своего аэродрома. Я видел, какая мощная техника была сосредоточена: артиллерия, «катюши», танки. Но без такого сосредоточения сил против финнов воевать невозможно. Финны умело воевали. Хорошо, что немцев было 70 миллионов, а финнов только 25, а то бы мы проиграли, если бы наоборот...
Они заслужили уважение тем, что умело воевали. Но все-таки мы испытывали к ним некоторую ненависть. Была мысль по отношению к ним: «Зачем ты пришел в Ленинградскую область, что тебе тут надо?» Они всячески старались нас сбить. Понятно, что и мы, как могли, убивали их на земле и в воздухе. Особой ненавистью не пылали. Но это же был враг, его, конечно, надо было бить и убивать.
Если говорить о финских летчиках, то, учитывая их самолеты, летали они хорошо. Их «кертиссы» и «бри-столи» могли противостоять нашим «ишакам», а против «лавочкиных» и по вооружению, и по скорости, и по маневренности были слабоваты. Не случайно финны часто уклонялись от боя с нами — понимали, что у них шансов мало.
На аэродроме уже и не ждали моего возвращения. Ребята обрадовались. Тут же мне дали новый самолет — у нас были запасные машины.
— Потери большие были в эскадрилье?
— Многих моих товарищей похоронили. Это и Володя Куприянов, и Вася Темный, и Сергей Ефремов, и Миша Родионов, и Юзеф Гавриленко, и Василий Назаренко. Порядка эскадрильи в течение всей войны.
По-разному погибали. Мой товарищ по 524-му полку Борис прилетел с задания, вылез из кабины, снимал парашют. А техник полез в кабину, нажал на гашетку, и пушка выстрелила, снаряд попал в лопасть. И осколком в висок его убило.
Вообще большинство потерь остались неизвестны. Я не знаю, где могила Сергея Ефремова, Миши Родионова. Искать ведь было некогда, это ж война.
Мы очень жалели товарищей. Я до сих пор всех жалею. С Сергеем Ефремовым мы были большие друзья. Конечно, переживали. Но как-то вместе с тем, видимо, понимали, что война есть война. Это как-то притупляло горечь утрат.
17 июня началось наступление. Я в основном специализировался на разведке — из порядка 200 боевых вылетов, что я совершил на истребителе, 86 — на разведку. Помню, однажды уехали мои товарищи за новой порцией самолетов, а мне дали поручение на разведку со штурмовкой, «свободную охоту». Во время таких вылетов мы жгли автомашины, взрывали склады, корабль один раз прихватили. Он привез по Ладожскому озеру пополнение. Потопить, к сожалению, не удалось, но обстреляли. Помню, финны прыгали в воду с корабля. Побили их прилично.