Вскоре ко мне подбежал связной и сказал, что меня вызывает комбат. Я пошел к нему на НП, который располагался на окраине села в какой-то яме перед крайним домом. За этой ямой простиралось вспаханное поле, на краю которого виднелся немецкий дзот. Комбат говорит: "Видишь дзот?" - "Вижу". "Это наблюдательный пункт. Его надо заткнуть. Ты сможешь попасть в амбразуру?" - "Бронебойным попаду". - "Неважно каким, ты попади в амбразуру, чтобы они ослепли. Мы сейчас пойдем в атаку, и если они будут отсюда корректировать огонь своей артиллерии, они всех нас побьют". Я ушел за орудием, привел его и с третьего снаряда попал в амбразуру. Вернулся к комбату доложить, что его приказание выполнено. В этот момент за домом разорвался снаряд, а затем последовал взрыв впереди воронки, в которой мы сидели. Комбат у меня спрашивает: "Ну что, бог войны? Что происходит?" Я ему говорю: "Что происходит? Нас в вилку берут. Сейчас снаряды будут здесь". В это время, по-моему, два снаряда разрываются рядом с воронкой. Я сначала даже не почувствовал, что ранен в левую руку, левую и правую ноги. Комбату говорю: "Вот паразиты, сапоги порвали". - "А ноги?" - "Ноги целы. Я пойду к орудию". - "Это неважно, сынок, были бы ноги целы, сапоги найдем". Я поднялся, вылез из ямы и чувствую, что падаю. Прислонился к дереву, потом оттолкнулся и пошел. Я слышал, как комбат сказал: "Вот пошел мой герой". И последнее, что осталось в памяти, это окоп, в котором сидели два ездовых моего взвода. Я их попросил помочь мне добраться до орудия, но им совершенно не хотелось вылезать из окопа под непрекращающийся обстрел, и они отказались... Очнулся я в каком-то окопе, передо мной сидел солдат. Я у него спросил: "Где наши?" - "Все ушли вперед". - "А комбат?" - "Все пошли. Ты остался и еще несколько человек, раненых". Потом я читал, что в этом бою комбат и многие ребята погибли.
Когда наступила ночь, за нами приехала повозка. Куда он нас повез, я не знаю, но вскоре мы услышали немецкую речь. Я зашипел на ездового: "Ты куда, гад, везешь?!" Мы развернулись и поехали обратно, а вскоре выехали к штабу полка. Нас остановили, спросили, кто едет. Я назвался и спросил, кто здесь старший. Мне ответили, что начальник штаба полка. Я попросил передать ему, чтобы он подошел. Он подходит: "Ну что? Зацепило тебя?" - "Зацепило". - "Ну ничего, поправишься - возвращайся". У меня за поясом была сумка, из которой я достал представления на ребят и попросил: "Товарищ майор, я вас прошу, представьте моих ребят к наградам. Вот здесь все описано, тут все правда". "Все сделаем. Не волнуйся".
Потом нас отвезли в какую-то хату, положили на глиняный пол. Справа и слева лежали раненые. У того, что лежал слева, я увидел, как из-под повязки на руке вылезают черви. Я еще воскликнул: "Фу, черви!" - "Что ты боишься? Это не страшно, они гной едят". Я замолк. На другой день пришел генерал и два офицера. Генерал спросил: "Кто здесь сержант Ульянов?" - "Я". - "Сынок, поздравляю тебя с присвоением звания Героя Советского Союза". - "Служу Советскому Союзу!"
Потом уже я попал в санитарный поезд, который привез меня в Харьков. Пришел капитан, взял меня на руки и понес - я весил 47 килограммов. Принес он меня в баню. Там женщины говорят: "Раздевайся". Я стесняюсь. Капитан говорит: "Это наш герой". Одна из женщин говорит: "Он же дытына. Какой он герой?!" Меня помыли и отнесли в школу. Там в классе стояли кровати, на одну из которых меня положили. Несколько осколков застряло в районе коленного сустава. Врачи, осмотрев мою ногу, сказали, что ничего делать не будут, а отправят меня в эвакогоспиталь. Меня опять посадили в санитарный поезд. Он был свежевыкрашенный, чистый. Я лежал на нижней полке, но ни подушки, ни одеяла, ничего мне не дали. Поехали мы в Златоуст. У меня начала болеть и опухать правая нога. Я начал стучать. Пришла сестра. "Что ты стучишь?" - "Нога болит". - "Начальник поезда сейчас занят, он делает операцию". - "Мне не нужен начальник поезда, мне нужно, чтобы меня перевязали". Она посмотрела на ногу и ушла. Вскоре у меня поднялась температура. Тогда пришел хирург, начальник поезда. Принесли ванночки. Он говорит: "Ну что? Посмотрим, какой ты герой!" Вскрыли нарыв, как хлынули и кровь, и гной, черт знает что! Он говорит: "Ну легче?" - "Легче". - "Потерпи еще. Сейчас осколки вытащим". Он начал ковырять под коленом: "Больно?" "Да". - "Тогда не будем их вытаскивать, ты все равно едешь в госпиталь. Там тебе все промоют, вычистят, перевяжут". Но в госпитале их вынимать не стали. Так с ними и хожу до сих пор, с этими осколками.
Марков Николай Дмитриевич
Родился я в Москве, 19 мая 1925 года. Семья у нас была большая - семь человек детей. В 1941 году мой старший брат заканчивал десятый класс 605-й школы в Марьиной Роще, - а я учился в 8-м классе 241-й школы, находившейся рядом, на Шереметевской улице. Выпускной вечер у брата должен был состояться в ночь с 21 на 22 июня. А так как мы дружили с этими ребятами-десятиклассниками, то нас тоже пригласили к ним на праздник. Гуляли до шести утра - здорово было! Пришли домой, легли спать, нас будят: "Ребята, вставайте, война началась".
Что изменилось в Москве с началом войны? Все изменилось. Все продукты исчезли. Раньше в магазинах икра стояла в бочках, на полках были засиженные мухами крабовые консервы, хлеб - пожалуйста, мясо - тоже. Через месяц ничего не стало, ввели карточную систему. Цена буханки хлеба, как и бутылки водки на "черном рынке", дошла до 1000 рублей.
Когда начались налеты на город, нас, старшеклассников, заставляли лезть на крыши, сбрасывать зажигалки. Запомнилась, конечно, и паника 16 октября. Вся Москва не работала, все брошено, начали грабить мастерские, склады, магазины... помню еще кипы сброшенных немецких листовок, в которых они призывали сдаваться в плен...
Надо было как-то выживать, и я пошел на работу в прокуратуру СССР, рабочим. Грязную работу делать, - таскать всякие грузы и прочее. Зато я получил рабочую карточку, на которую давали 800 граммов хлеба. Служащим на карточку - 600 граммов, а детям - 400. Зимой 1941/42 года голодно было. Все подтянулись, худые стали, суровые, но не озлобленные - понимали, что идет война. Тогда действительно был общий патриотический настрой у людей.
В конце октября, когда немец уже подходил к Москве, по линии домоуправления собрали всех подростков и направили на Северо-Западный фронт в район Дмитрова - строить заградительные противотанковые сооружения. Два месяца валили лес, делали противотанковые завалы. Фронт был недалеко: летали "Рамы", обстреливали нас, мы прятались. Условия, конечно, были дикие. С нашего Дзержинского района было тридцать человек, и мы все жили в школе. Снег рано выпал, в ноябре месяце уже морозы ударили. И вот, встав в пять часов утра, мы на лыжах семь километров шли на место работы. Суточная норма на бригаду из 5 человек (2 пилы и 1 топор) 125 корней, и чтобы корень был не меньше 25 сантиметров. Сделаешь - тогда пайку получишь. Никаких там обедов! Только хлеб давали черный, замерзший. Потом идешь обратно, возвращаешься в темноте. Вот так мы жили в этой школе: ни бани, ничего не было. Обовшивели все. А когда наши пошли в наступление, то примерно 10 декабря нас отпустили домой.
Меня призвали 2 января 1943 года. Сначала хотели направить в училище, но почему-то направили в учебное подразделение первой запасной горьковской стрелковой бригады. Погрузили примерно сорок человек москвичей в телячьи вагоны, которые не отапливались, ничего, и повезли. Эшелон от Москвы до Горького шел четверо суток. Проедем 100 километров, дров нет. Бригада в лес - чурбаки в тендер. В Горьком нас и еще примерно шестьдесят человек призывников из Ярославской области разместили в Красных казармах.