По окончании института хотел преподавать историю в школе, но жизнь распорядилась иначе: меня призвали в армию и направили в Забайкалье, в учебный полк, штурманом-стажером скоростного бомбардировщика СБ. Тогда мы еще не знали, что доучиваться нам придется в боевой обстановке…
Бои на Халхин-Голе начались в мае 1939 года, а уже в первых числах июня нас, группу летчиков, штурманов и техников, посадили в военно-транспортный самолет, который взял курс на юг, в Монголию. Миновав границу, мы прильнули к окнам — внизу была голая степь без конца и без края, пологие холмы, редкие озера, иногда — юрты кочевников, гурты скота, огромные стада диких коз. Приземлились мы на полевом аэродроме возле городка Баян-Обо (помню, там было всего несколько саманных домиков и юрт), разместились в палатках. Здесь базировался 150-й полк скоростных бомбардировщиков, уже имевший некоторый опыт боевых действий. Командир полка майор Бурмистров оказался отличным летчиком, как и комиссар Ююкин, хотя «летающие комиссары» в то время были еще большой редкостью.
Первым делом нас, новичков, ознакомили с обстановкой — и только тогда мы осознали, что нам предстоит участвовать не в мелких стычках, даже не в пограничном конфликте, а в настоящей войне. Причем командование не скрывало от нас серьезности положения: японцы наступали большими силами, на первых порах им удалось захватить господство в воздухе, в нашем тылу вражеские самолеты гонялись за каждой машиной или даже отдельным человеком.
Однако, не смотря ни на что, нас не бросили в пекло сразу, без подготовки, на убой — еще около месяца мы проходили летно-тактическую подготовку, учились действовать в группе, привыкали к особенностям местности: ведь в голой безлюдной степи, где нет ни населенных пунктов, ни средств связи, ни дорог, очень трудно ориентироваться. Плюс ярчайшее солнце, слепящее глаза; плюс рефракция, искажающая действительность. Не говоря уж о постоянной угрозе налетов вражеской авиации.
Впрочем, в июне японские самолеты над нашим тыловым аэродромом так и не появились — зато по ночам нас атаковали целые армады комаров, которые в тех местах оказались очень крупными, а их укусы — на редкость болезненными: на теле появлялись опухоли, которые дико чесались, мешая спать. Но хуже всего была жажда. Июнь 1939 года выдался на редкость жарким — днем температура поднималась до 40 градусов в тени, а воды всегда не хватало, ее приходилось возить за десятки километров. Тут кто-то из нас и вспомнил, что солдаты Суворова при схожих обстоятельствах срезали с мундиров медные пуговицы и клали за щеку — медь вызывала повышенное слюноотделение, что облегчало жажду. А мы за отсутствием таких пуговиц пользовались медными пятаками — так что правду говорят: пятак порой ценится дороже золотого рубля.
До конца июня мы успели приспособиться к новым условиям, как следует облетать самолеты, притереться друг к другу. В экипаже нас было трое — пилот, стрелок и я, штурман. Штурманское кресло располагалось в носовой кабине, за прозрачным фонарем. Управление было дублированным, так что при необходимости я мог помочь командиру вести самолет, но основными моими обязанностями были навигация и бомбометание. Кроме приборов, рычагов управления и бомбосбрасывателя с кнопкой и предохранительной скобой, в кабине был установлен еще и спаренный пулемет, позволявший вести огонь не только по вражеским истребителям, но и по наземным целям. Наш бомбардировщик СБ-2 мог нести до 600 кг бомб, развивал скорость до 420 км/ч, максимальная дальность полета — 1000 км, потолок — 10 тыс. метров. По тем временам это была отличная машина — скоростная, выносливая, — хотя новейшие японские истребители уже способны были нас догнать, поэтому на бомбежку нас обычно посылали с прикрытием, а вот на разведку приходилось летать в одиночку. Правда, мы могли постоять за себя: на борту имелось 4 пулемета ШКАС калибра 7,62 — скорострельных, хотя и не очень надежных, да и «винтовочный» калибр оказался маловат для уверенного поражения воздушных целей. Впрочем, японские истребители были вооружены не лучше. Но главным недостатком СБ было отсутствии радиостанции — так что при групповых полетах приходилось объясняться, покачивая крыльями, а то и просто жестами: поднял руку — «внимание, делай как я», махнул направо или налево — значит, опасность в том направлении…