«Баин-цаганское побоище» стало первой нашей победой в той «необъявленной войне». Но обошлась она нам недешево. Сейчас некоторые «историки», специализирующиеся на очернении нашего прошлого, даже обвиняют Жукова в «чрезмерных потерях». Как известно, в критический момент сражения, когда японцы закрепились на Баин-Цагане и нашим войскам на правом берегу Халхин-Гола грозило полное окружение, Георгий Константинович решился на отчаянный шаг: бросил в бой 11-ю танковую бригаду, в нарушение всех правил, без пехотного прикрытия, с ходу, с марша. Танкисты понесли тяжелейшие потери — до половины личного состава, — но задачу выполнили. Считаю, что решение Жукова в сложившейся ситуации было единственно верным. У Георгия Константиновича просто не было другого выхода — если бы не организованный им контрудар, обречена была вся наша группировка. А так — ценой гибели одной бригады удалось обеспечить перелом в войне.
Наш полк в том сражении также понес серьезные потери. Не вернулся из боевого вылета и комиссар Ююкин. Его самолет был подбит японскими зенитками и загорелся. Комиссар приказал экипажу покинуть машину, а сам совершил первый в истории «огненный таран», направив пылающий бомбардировщик на скопление японских войск и баргутской кавалерии. Мы поклялись отомстить врагу за его гибель.
Хотя до середины августа крупных наземных сражений не было, война в воздухе продолжалась без передышек. В ходе нескольких воздушных боев, про которые Жуков потом скажет, что такого количества самолетов зараз не видел даже во время Великой Отечественной, японская авиация утратила господство в воздухе.
А 20 августа началось наше генеральное наступление. Ему предшествовал массированный бомбово-штурмовой удар, в котором участвовали 150 бомбардировщиков под прикрытием сотни истребителей. Поскольку неприятель был застигнут врасплох, серьезного противодействия не было — японские истребители так и не смогли прорваться сквозь наше прикрытие, а зенитки были сразу подавлены. Так что бомбили мы почти без помех, как на полигоне, — тем более что артиллеристы пометили дымовыми снарядами важнейшие цели: командные пункты и узлы связи, склады, скопления техники.
Но хотя японский фронт был прорван в первые же часы наступления, генеральное сражение затянулось больше чем на неделю — самураи дрались отчаянно. Наш полк совершал по два-три боевых вылета ежедневно — на разведку, на штурмовку переднего края противника, для ударов по вражеским тылам и аэродромам. Правда, на самые рискованные задания нас, новичков, не брали — в бой шли одни «старики» во главе с командиром полка Бурмистровым. Из одного такого вылета он не вернулся. 25 августа Михаил Федорович лично командовал разгромом вражеских эшелонов на станции Халун-Аршан, но на обратном пути его эскадрилья была перехвачена большой группой японских истребителей И-97. Самолет командира сбили первым, весь экипаж погиб.
А всего наш полк потерял на Халхин-Голе треть летчиков.
В последние годы мне не раз приходилось слышать: мол, а не напрасны ли были все эти жертвы? ведь восточный берег Халхин-Гола, из-за которого разгорелся конфликт, это сосем небольшая территория — 70 на 30 км, — так стоило ли из-за какого-то клочка пустыни копья ломать? Безусловно стоило. Японцам нужен был плацдарм для нападения на СССР. Они давно строили планы захвата советского Дальнего Востока. Первой пробой сил был Хасан. Потерпев там поражение, японцы решили взять реванш на Халхин-Голе. Не вышло. Мы преподнесли им такой урок, что даже осенью 41-го, когда немцы стояли под Москвой, Япония так и не решилась вновь напасть на СССР.
Что еще рассказать? После окончания боев наш полк задержали на Халхин-Голе до конца года. Скука была смертная. В свободное время занять себя нечем. Нам оставили всего два фильма — «Волга-Волга» и «Петр I», и мы смотрели их раз по сто, так и прозвали: «Петр 101-й», потом стали крутить без звука, потому что выучили наизусть, потом — от конца к началу, потом вперемешку… До сих пор помню эти фильмы чуть ли не дословно.